Желтая маска - [29]

— Бедняга, я полагаю, не в таком состоянии, чтобы с ним можно было пускаться в рассуждения?

— Напротив, как у всех людей, одержимых навязчивой идеей, у него достаточно понимания ко всему, кроме того, в чем он ошибается. Я тщетно спорил с ним целыми часами. К несчастью, он обладает повышенной нервной возбудимостью и живым воображением. А кроме того, я подозреваю, его в детстве воспитали суеверным. По некоторым метафизическим вопросам с ним, вероятно, бесполезно было бы спорить разумными доводами, даже если бы его мозг был вполне здоров. Он по натуре мистик и мечтатель, а с такими людьми наука и логика мало что могут поделать.

— Он только слушает, когда вы убеждаете его, или и отвечает вам?

— У него на все только один ответ, но такой, что на него, к сожалению, особенно трудно возражать. Как только я начинаю доказывать ему его заблуждение, он неизменно требует, чтобы я дал какое-либо разумное объяснение тому, что с ним случилось на костюмированном балу. А между тем ни вы, ни я, хотя мы и верим твердо, что он стал жертвой какого-то гнусного заговора, до сих пор не могли проникнуть в тайну Желтой маски. Здравый смысл говорит нам, что его точка зрения ложная и что мы правы, отстаивая свою; но, если мы неспособны представить ему ясные, осязательные доказательства, а можем только строить теории, видно, что при его теперешнем состоянии каждый раз, когда мы станем увещевать его, мы только больше и больше будем укреплять в нем его заблуждение.

— Если мы до сих пор блуждаем во мраке, — сказал, помолчав, д'Арбино, — то не по недостатку настойчивости с моей стороны. С той минуты как извозчик, отвозивший женщину с бала, дал свои необычайные показания, я неутомимо вел розыски и расспросы. Я предложил вознаграждение в двести скуди тому, кто ее обнаружит. Я сам допросил слуг во дворце, ночного сторожа при Кампо-Санто, просматривал полицейские книги, списки содержателей гостиниц и меблированных комнат, лишь бы напасть на след этой женщины. Все это ничего не дало. Если полное выздоровление моего друга в самом деле зависит от возможности опровергнуть его заблуждение наглядным доказательством, боюсь, у нас мало шансов помочь ему. Что касается меня, то, признаюсь, я исчерпал свою изобретательность.

— Я надеюсь, что мы еще не совсем побеждены, — возразил доктор. — Доказательства, которые нам нужны, могут появиться тогда, когда мы их меньше всего ожидаем. Конечно, это скверный случай, — продолжал он, машинально прижимая пальцами пульс спящего. — Вот он лежит и нуждается только в одном: восстановить естественную гибкость своего ума; а мы стоим у его постели и не знаем, как снять с него груз, его гнетущий. Я повторяю, синьор Андреа: ничто не выведет его из заблуждения, будто он жертва сверхъестественного вмешательства, кроме представления какого-либо разительного фактического доказательства его ошибки. Сейчас он находится в положении человека, от рождения заключенного в темную комнату и отрицающего существование дневного света. Если мы не можем открыть ставни и показать ему небо за ними, нам никогда не привести его к познанию истины.

С этими словами доктор повернулся, чтобы проводить посетителя, и заметил Нанину, которая при его входе отошла от постели и теперь стояла близ двери. Он остановился, взглянул на нее и, добродушно покачав головой, окликнул Марту, которая в эту минуту была занята в смежной комнате.

— Синьора Марта, — сказал доктор, — помнится, вы как-то говорили мне, что ваша миловидная и старательная маленькая помощница живет в вашем доме. Скажите, она много бывает на свежем воздухе?

— Очень мало, синьор доктор! Из дворца она отправляется прямо домой к сестре. Она очень мало бывает на воздухе.

— Я так и думал! Мне сказали об этом ее бледные щеки и опухшие глаза. Так вот, моя дорогая, — обратился доктор к Нанине, — вы славная девушка и, я уверен, исполните то, что я вам скажу. Каждое утро, перед тем как идти сюда, гуляйте на свежем воздухе. Вы слишком молоды для того, чтобы вам можно было сидеть взаперти изо дня в день без правильного моциона. Предпринимайте каждое утро хорошую, большую прогулку, иначе вы попадете в мои руки как пациентка и будете совсем непригодны помогать здесь… Теперь, синьор Андреа, я к вашим услугам… Помните же, детка: прогулка каждый день на открытом воздухе, за городом, а не то заболеете, я в этом уверен!

Нанина обещала, но она говорила рассеянно и, казалось, почти не замечала приветливой простоты в обращении доктора. Все ее мысли были поглощены тем, что он сказал у постели Фабио. Она не проронила ни слова из разговора о пациенте и о том, от каких условий зависело его выздоровление. «О, если бы только удалось найти это доказательство, которое может его исцелить!» — думала она, тихонько возвращаясь к постели, когда комната опустела.

Придя в тот день домой, она застала ожидавшее ее письмо и была немало удивлена, увидев, что оно написано не кем иным, как маэстро-скульптором Лукой Ломи. Письмо было очень кратко и лишь уведомляло ее о том, что он только что возвратился в Пизу и хотел бы знать, может ли она позировать ему для нового бюста — по заказу богатого иностранца в Неаполе.