Желтая маска - [21]

Почитатели отца Рокко, видя перемену в его образе жизни и возраставшую вялость его манер, говорили, что, старея, он все более отрешается от дел мирских. Его враги — ибо даже отец Рокко имел их — не стеснялись утверждать, что перемена в нем безусловно к худшему и что он принадлежит к тому сорту людей, которым меньше всего следует доверять, когда они становятся наиболее смиренными. Священник не обращал внимания ни на своих поклонников, ни на своих хулителей. Ничто не нарушало однообразия и дисциплины его повседневных навыков, и бдительная Сплетня тщетно искала случая застигнуть его врасплох.

Такова была жизнь отца Рокко в период от смерти его племянницы до возвращения Фабио в Пизу.

Естественным образом, священник одним из первых явился во дворец приветствовать возвратившегося молодого дворянина. Как протекало это свидание, в точности неизвестно; но легко было догадаться о каком-то недоразумении между ними, так как отец Рокко не повторил своего визита. Он не жаловался на Фабио, а просто отмечал, что сказал нечто направленное ко благу молодого человека, но его слова были приняты не так, как следовало, поэтому он считает желательным, во избежание неприятной возможности дальнейших столкновений, не показываться некоторое время во дворце. Люди недоумевали. Они были бы удивлены еще сильнее, если бы тема маскарада не занимала как раз в ту пору всего их внимания и не помешала им заметить другое странное событие, связанное со священником. Через несколько недель после того, как прервалось его общение с Фабио, отец Рокко вернулся к своему старому образу жизни скульптора и открыл давно запертые двери студии своего брата.

Прослышав об этом, тотчас явились к нему прежние рабочие Луки Ломи, с просьбой взять их обратно; но им было сказано, что в их услугах теперь не нуждаются. Заходили в студию посетители, но их неизменно отсылали прочь, с разочаровывающим указанием, что они не могут увидеть там ничего нового. Так проходили дни, пока Нанина не оставила своей должности и не возвратилась в Пизу. Об этом обстоятельстве не преминул сообщить отцу Рокко его флорентийский корреспондент; но был ли патер слишком занят статуями, или же то было результатом его осторожного правила никогда не допускать без надобности даже тени умаления своего достоинства, только он не сделал никаких попыток повидать Нанину или хотя бы оправдаться перед ней в письме. Каждое утро он проводил один в студии, а время после полудня посвящал своим священническим обязанностям, пока не наступил канун костюмированного бала во дворце Мелани.

В этот день патер Рокко рано покрыл статуи и запер двери рабочих помещений, потом вернулся домой и больше не выходил. Кое-кто из его знакомых пожелал увидеть его, но всем говорили, что он чувствует себя недостаточно хорошо, чтобы принять их. Если бы они могли проникнуть в его маленький кабинет и взглянуть на него, они легко убедились бы в том, что это не было пустой отговоркой. Они заметили бы, что лицо его необычайно бледно и что его обычное спокойствие нарушено.

Под вечер его взволнованное состояние усилилось, и старая экономка, пытавшаяся уговорить его хоть немного поесть, была изумлена, когда он ответил ей резко и раздраженно — в первый раз за все время ее службы у него. Немного позже ее изумление еще возросло, когда он послал ее с запиской во дворец Асколи и оттуда быстро пришел ответ, церемонно врученный ей одним из слуг Фабио. «Давненько между ними ничего не было! Не хотят ли они снова подружиться?» — подумала экономка, поднимаясь по лестнице к своему хозяину с ответной запиской.

— Я сейчас чувствую себя лучше, — прочтя ее, сказал патер, — да, настолько хорошо, что рискну выйти. Если кто-нибудь спросит меня, скажите, что я ушел во дворец Асколи.

С этими словами он направился к двери, потом вернулся и попробовал замок небольшого шкафа; убедившись, что шкаф надежно заперт, он вышел.

Фабио он нашел в одной из больших гостиных дворца, гневно шагающим взад и вперед и держащим в руках какие-то бумажки, смятые в общий комок. На одном из столов лежало простое черное домино для маскарада следующей ночи.

— Я как раз сам собирался написать вам, когда получил ваше письмо, — без лишних слов начал молодой человек. — Вы предлагаете мне возобновление дружбы, и я принимаю ваше предложение. Не сомневаюсь в том, что ваши замечания при последней встрече на тему о втором браке были благожелательны, но они рассердили меня, и в своем раздражении я наговорил лишнего. Если я вас задел, я сожалею об этом. Погодите! Прошу извинить меня на минуту: я еще не кончил. По-видимому, вы не единственный в Пизе, кому представлялся вопрос о возможности моей новой женитьбы. С тех пор как стало известно, что завтра я намерен появиться на балу, меня преследуют анонимными письмами, гнусными письмами, продиктованными побуждениями, для меня совершенно непостижимыми. Я прошу у вас совета, как мне лучше всего обнаружить авторов; и, кроме того, мне нужно задать вам очень важный вопрос. Но сначала прочтите сами одно из писем: любое может служить образцом.

Пытливо устремив взгляд на патера, Фабио подал ему одну из записок. Все еще бледнее обычного, отец Рокко присел у ближайшей лампы и, затенив глаза, прочел следующие строки: