Желтая линия - [45]

— Премного благодарен. — Лиус заулыбался, все его складочки и ямочки расползлись по лицу, как жучки.

— Отработаешь, — равнодушно проронил Фил. — Как договаривались.

Охранник перевел взгляд на меня:

— А он что? Ему тоже?..

— Нет-нет, нам одну, как договаривались. Он после меня пойдет.

— Ну, как скажешь, — проворчал Лиус, еще раз недоверчиво глянув на меня. — Сейчас приведу.

Он загремел ключами, прошел через ворота и зашагал прямо по территории лагеря, бесцеремонно расталкивая встречных ивенков плечами. Пленные на это почти не реагировали, только провожали его долгими равнодушными взглядами.

— Вон тот барак, — начал объяснять Фил, — он женский. Самочки хороши, точно говорю. Их, правда, днем не выпускают к мужикам, чтобы беспорядков не случалось. А ребята сколотили маленькую хибарку за территорией, перетащили туда кровать из казармы. Все условия! Сначала я пойду, потом — ты. Потом — опять я. А разбогатеешь — сам будешь друзей водить…

— Ага… — машинально ответил я. — Слушай, Фил, а эти самочки — они такие же здоровые, как самцы?

— Что? — Фил нахмурился. — Конечно, здоровые! Думаешь, больные? Да я, чтоб ты знал, первым делом санитара привел, он все пробы сделал!

— Я говорю, они такие же сильные? Не боишься, что вылетишь из хибарки без башки?

— Не-ет! — Фил рассмеялся. — Они тихие. Вон, сам погляди, мужики-то — и те малахольные.

— Не знаю… — с большим сомнением проговорил я.

— Точно. Это они на болотах борзые, а здесь… Знаешь, их бабы вообще тебя как будто не замечают. Чего хочешь, то и делай.

Из-за угла барака показался охранник Лиус, он вел высокую худощавую женщину, замотанную до самых пят в белые полотнища. Я с самого начала чувствовал себя здесь неуютно, но сейчас стало просто гадко. Потому что весь лагерь смотрел, как нам ведут ее. И, наверно, весь лагерь знал, зачем. Я только не понимал, почему ивенки не защитят свою женщину, почему спокойно смотрят? Их же тут тысячи, так почему они не рвут на куски охранника? Видимо, у Цивилизации есть хороший способ делать их смирными.

Охранник подошел к воротам. Лицо женщины наполовину закрывали белые тряпки, да к тому же она смотрела вниз. Я никак не мог увидеть ее лицо, а главное — ее глаза.

— Нормально? — спросил Лиус.

— Ну… ничего, — проговорил Фил, приглядываясь.

— Ну, говори — годится? — Лиус взял женщину за подбородок и резко поднял, чтобы мы увидели лицо.

Я ничего не увидел и ничего не понял. Лицо как лицо. Ни единой эмоциональной искринки, ни страха, ни презрения — ничего. Женщина была полностью закрыта, перед нами и в нашей власти было только ее тело.

— Я толстеньких люблю, — пробормотал Фил.

— Да где ж я возьму! — возмутился Лиус. — Откармливать, что ли, специально для тебя?

— Ладно, годится, — решил наконец Фил. — Проводи до заведения.

Мне нужно было немедленно уходить. Меня словно изваляли в грязи — заставили участвовать в похабном спектакле, который смотрели тысячи зрителей, пусть даже это пленные враги.

И я бы ушел, но захотел еще немного понаблюдать за ними, увидеть их привычки, услышать голоса. Не знаю почему, но ивенки показались мне жутко интересными. Вроде бы куда ни плюнь — везде дети разных миров, наблюдай до посинения. В казарме на каждой кровати по инопланетянину.

Но эти были особенными. И вдруг я понял — они особенные только потому, что еще не стали гражданами Цивилизации. Они — сами по себе. Они говорят на своем языке, живут по своим правилам, не стремятся получить холо и прекрасно обходятся без одноразовых носков. Лишь поэтому на них интересно смотреть.

Я медленно шел вдоль забора, глядя сквозь проволоку. Ивенки неторопливо бродили по дорожкам, сидели на скамейках или просто на траве. В основном поодиночке, мало кто собирался в группы. Они не шумели, не галдели, почти не разговаривали. Казалось, всю эту огромную массу людей собрали для участия в каком-то скорбном мероприятии, и они ждут, когда оно начнется.

Может, они и в самом деле чего-то ждали?

Я уже совсем было собрался уходить, но тут мое внимание привлек голос. Сначала я ничего не понял — то ли стон, то ли крик. Голос не смолкал, тембр и перебор тонов были очень необычными. И я наконец сообразил — это песня.

Это совсем не походило на музыку, но я не мог оторваться от проволочной решетки. Я вцепился в нее и слушал, буквально затаив дыхание. Даже не зная ни единого их слова, я понимал невидимого певца. Это было похоже на чудо — мне словно бы бросили кусок хлеба после многодневного голода.

А что, собственно, я понимал? Наверно, чувства. Понимал настолько, что мог легко применить их к себе. И вот они начали оживать — те самые чувства, эмоции, фантазии, по которым я уже успел истосковаться.

Живые картинки поплыли перед глазами. Я с легкостью представлял себя то быстрым хищником, неслышно скользящим в зарослях, то старым деревом, много лет стоящим над туманными болотами, то героем, побеждающим орды врагов.

Со мной давно такого не происходило, это было настоящее, неподдельное вдохновение. Вдруг захотелось немедленно куда-то уйти, скрыться, остаться одному, наедине с чистым листом бумаги… нет, с листами, с большой пачкой листов! И творить, творить — описывать все свои живые видения.