Железо, ржавое железо - [60]

Редж побрился, облачился в мундир, отутюженный бывшим портным по фамилии Постоев, и пошел в офицерскую столовую, хотя кроме него в лагере было только три офицера, из них один капрал и один интендант. Последний при появлении Реджа укоризненно произнес «ай-ай-ай», намекая на то, что знает, чем занимается сержант в своем изолированном жилище. Конечно, лейтенант здесь старший по званию, ему видней, но сожительство с одной из трех русских женщин чревато неприятностями. Начнутся необоснованные жалобы со стороны лагерников, мол, завелись любимчики у начальства, и станут требовать больше мяса, а может дойти и до личных оскорблений. К тому же русские совершенно непредсказуемы: того и гляди, кто-нибудь предательски пырнет ножом в спину. Пути мести неисповедимы, туманно намекнул интендант, подразумевая подвиг Реджа в Ла-Линеа. «Хоть русских и называют нашими славными союзниками, но, помяните мое слово, никому из этих негодяев доверять нельзя».

За завтраком, состоящим из каши, пирожков с жирным мясом и чая, заведующий дисциплинарным отделом лагеря младший сержант Скаммелл доложил, что накануне пятеро бородатых русских залезли в дом престарелой вдовы миссис Левинсон и похитили пять фунтов и десять шиллингов, а также бронзовые настенные часы. Конечно, это дело полиции, но полиция в последнее время смотрит сквозь пальцы на мелкие преступления, совершаемые перемещенными лицами, которых нельзя отнести ни к военным, ни к гражданскому населению. Кто они, в конце концов, эта беспокойная людская масса, которая замаялась ждать, когда ее наконец погрузят на корабли и отправят в Россию-матушку? Перевоспитанию они не поддаются. Почти четыреста из тысячи с чем-то на прошлой неделе удрали из лагеря под Нориджем и теперь промышляют грабежами и разбоем по всему Норфолку и Саффолку. Чья эта обязанность, позвольте узнать, изловить мерзавцев и призвать их к порядку?

– Сдается мне, русские нас опередили, – сказал интендант. – Понаехали какие-то паршивцы в плащах, рыщут в округе и хотят завести у нас свои порядки. Вчера наткнулся на троих таких в «Короне». Спросили водки, а когда им сказали, что водки нет, стали буянить, а доброе английское пиво выхаркивали прямо на пол. Не по нутру мне все это.

– Боятся, – повторил Редж слова сестры, – что русские насмотрелись на британский капитализм и он им пришелся по вкусу. То, что для нас нужда военной поры, для них – изобилие. Советский рай конкуренции не выдержал.

Сержант Кросс, худой и вялый парень, грустно покачал головой и произнес:

– А вот нам дома про Россию другое рассказывали. Мой отец ездил в Москву с профсоюзной делегацией и говорил потом, что там все чудесно. Через край ничего не переливается, кроме пропаганды, зато все делится поровну. А это и есть великий идеал, за который мы все горой. Отец мой так всегда и говорил, пока его грузовик не переехал.

– Не стоит себя дурачить, – сказал Редж. – В этой войне нет правых. Защищаем плохих от худших, как сказал бы поэт.

Его подчиненные смущенно уставились в пустые тарелки: не нравилось им слушать о поэтах, тем более от командира.

– За работу, – сказал Редж, вставая из-за стола, на что младший сержант проворчал себе под нос:

– Какая же это, к чертям, работа?

Утро выдалось хмурое, и большинство лагерников сидели по баракам, не удосужившись даже вымыть миски после утренней каши. Лодыри и есть лодыри. Редж, одетый в офицерский плащ, поднял воротник, чтоб прикрыть шею, и заглянул в несколько бараков. Двое русских особенно выделялись своими почти театральными лохмотьями, несколько мужчин стонали с похмелья, другие дулись в карты. Он пересек грязный двор и прошел на бывший склад боеприпасов, где разместили двух женщин и пятерых детей. От восьмисот мужчин их отделял забор из колючей проволоки и вооруженный патруль. На посту в это утро был рядовой Доуз, угрюмый молодой человек, в шлеме домашней вязки и украденных у кого-то мотоциклетных крагах.

– Сами видите, сэр, холод собачий, – пожаловался он лейтенанту и доложил, что рано утром отогнал штыком одного русского, пытавшегося проникнуть к женщинам.

Вера и Евгения, Редж не запомнил их отчества и фамилии, топили печку обломками стула. Дети, которым велели звать его «дядя», подбежали, требуя шоколад. Он дал им пачку мятной жевательной резинки, подарок американцев. Вера и Евгения, рыхлые некрасивые женщины, были одеты в армейские юбки и ворованные джемперы. Двое из троих детей были родные, прижитые от поляков, как и они работавших на «Тодт». О происхождении неродного никто понятия не имел. Женщины хотели остаться в Англии и в который уже раз просили Реджа сказать, когда же им дадут на это разрешение. «Скоро», – безнадежным голосом ответил он. После этого короткого визита он пересек плац, на котором больше не устраивали военных проверок, и направился в сторону единственной трубы, дымившей над административным зданием. Около сорока грязных небритых обитателей лагеря ждали у дверей снаружи. Сержант Скаммелл и капрал Крэнкшоу тщетно пытались выстроить их в очередь, но те будто о дисциплине слыхом не слыхивали. Домой, к коммунистам, бы их поскорей, живо бы вспомнили, как себя вести.