Железный пар - [35]

О чём я? Да, как только завершил дела с Бодулей (взяться за работу согласился, но с уговором – трёпаную кожу чинить не буду, а переплёт налажу заново, точно такой, как был (чуть-чуть даже искусственно состарю), – это дороже выйдет, но разумнее для дела), подошёл на кассу и с детиной рассудительной наружности и волчьей сединой в причёске (он брат мне лишь по свойству памяти) поговорил. Сказал, что невзначай услышал о его желании увидеть неизведанные горы и в обстоятельствах нехватки средств готов взять на себя расходы. Сказал, что очень надо мне, что если он упрямится задумает – я в ноги брошусь. Сказал, что это просьба жизни, что… Много что. Однако есть условие – в горящих копях он добудет и прямиком сюда доставит внутренние вещества природы, которые сами собой сочатся из горы Кухи-Малик. Он удивился, он смутился. Он обещал с приятелем списаться, подробнее узнать маршрут и сообщить мне результат. Ну, что ж – тянуть нельзя: поездка намечается на майские, а это уже совсем, совсем не за горами!

* * *

Кишлак Пиньён – эхо Прованса шариком прокатилось в гортани – удивил необычайно. Когда-то и здесь пылали копи. Потом погасли, выгорел угольный пласт – крепость Сарводи в устье Пасруда охраняла от чужаков чудеса здешних недр.

Но удивило другое – Пиньён весь был розово-красный, как мясистый помидор с душанбинского базара.

Дело не в небесном свете. Сложенные из красных камней дувалы были связаны красной глиной, за красными домами вставали красные склоны гор, позади машины над красной дорогой курилась брусничная пыль.

Только крыши были бурыми, тополя вдоль арыков – зелёными, и на встречных жителях – то пёстрые платки и платья, то чёрные чапаны, тюбетейки и калоши.

Но и запылённые крыши, и кора деревьев, и калоши, и лица пиньёнцев, и торчащие из рукавов кисти рук тоже имели красноватый оттенок. Красная порода насквозь пропитала жизнь этих людей. Сложить здесь военно-патриотическое предание – пустяк. Чиль-Духтарон утрётся.

Фёдор и Глеб, направив оптику в открытые окна машины, щёлкали затворами.

– В кишлаке на хозяйстве скоро одни мужчины останутся, – сказал Фёдор. – Женщины скотину в горы на летовки погонят. Там сладкая трава ширин-юган до конца лета не выгорает. Так? – Фёдор повернулся к Кариму.

– Так, – кивнул Карим.

После чего поведал про тополя: их принято высаживать, когда в семье рождается сын. Мальчик взрослеет – растут и деревья, так что к свадьбе они уже готовы для строительства дома. В глинобитных постройках тоже не обойтись без древесины – перекрытия, лаги, крыша…

А в горы со скотом из года в год людей всё меньше поднимается. Семьи, где мужчины в России работают, новые дома ставят и скотины мало держат, – у них деньги есть, чтобы масло, каймак и сыр на стороне купить.

– Кому охота по горам ползать? – рассудительно сказал Карим. – Молодые в пастухи не идут – мечтают в России работать.

Фёдор спросил: все ли возвращаются?

Большинство – да, на зиму возвращаются. А весной опять в Россию едут. Но есть такие – находят русских жён и домой не шлют ни копейки. Ведь в кишлаке как? Хозяйство, покос, скотина, работа в поле. Старших уважать надо и во всём их слушаться. В России по-другому – страна большая, богатая, там всегда заработать можно, там своей головой живешь, на себя и своим интересом. Молодым нравится.

Глеб нервно ёрзал на сиденье – похоже, он не разделял таджикских настроений и состояние русских дел видел иначе.

Что ж, жить надо там, где твоё существование осмысленно. А смысл порой напрямую связан с сопротивлением обстоятельствам.

Следующий за Пиньёном кишлак Пасруд был бежево-серым, без причуд.

За мостом через Пасруддарью асфальт закончился, и машина поползла вверх по каменистой грунтовке.

Ехали валко, то и дело хватаясь за спинки передних сидений.

Возле пустующей ещё летовки с кошарами из дикого камня и огороженным каменным забором полем под картошку Глеб попросил Карима остановить машину.

Вид отсюда открывался знатный.

– Вон Чапдара, вон Политехник, а вон Бодхона. – Вася переводил палец с одного заснеженного пика на другой. – Бодхона – самая высокая, пять тысяч с гаком, а отсюда кажется – ниже Чапдары.

Если под Душанбе уже отцвели маки, а в Кулябе распустились миллионы роз, то сюда, в Фанские горы, весна ступила лишь одной ногой – на желтовато-бурых склонах только-только начала пробиваться зелёная трава.

Воздух был свежий, прозрачный, звенящий. С непривычки немного кружилась голова.

– Был там? – кивнул я на сияющие вершины.

– Был. – Вася не отрывал задумчивый взгляд от перекрывших горизонт громад. – Фанские горы – классика.

Потом, понемногу карабкаясь вверх, скверная грунтовка вывела в узкое скалистое ущелье, по дну которого гремела вода. Река то подходила вплотную к дороге, то уходила далеко вниз, и ущелье оборачивалось холодящим душу каньоном.

Муроду с его «старексом» здесь пришлось бы туго.

В конце концов, миновав вброд несколько горных ручьёв, практически по непроезжей тропе добрались до пустующей – сезон для альпинистов начинался здесь в июле-августе – альпбазы, состоящей из полудюжины щитовых двухэтажных домиков и каких-то сложенных из камней хозяйственных строений.