Железный цветок - [97]

– Мне. Всё. Равно.

Золотые глаза Сорчи пылают гневом.

Мне жаль Андраса и одновременно больно за него.

– Знаешь, Сорча, Андрас тебя не забыл.

– Дурак он, – фыркает Сорча. – Он был мне нужен только для одного. Чтобы зачать дочь. А он не смог!

– Так не честно! – взрываюсь я. – Нельзя обращаться с мальчиками так, как делаете вы.

Сорча притворно-недоверчиво меряет меня взглядом.

– И это я слышу от гарднерийки? Уж вы-то точно знаете, что правильно, а что нет. Да ваши кошмарные обряды существуют только для того, чтобы порабощать женщин!

Я отступаю на шаг, понимая, что совершила ошибку. С такой не поспоришь. И она права насчёт гарднерийцев, но как быть с Андрасом и Коннором…

– Он замечательный малыш, – тихо говорю я. – Просто хотела тебе сообщить, что с ним всё в порядке.

В глазах Сорчи полыхает золотое пламя.

– А мне плевать, жив он или мёртв! – огрызается она. – Лучше бы его не было, как всех мужчин! И как всех гарднерийцев!

Слушая эти бессвязные крики, я постепенно прихожу в ярость. Неужели Андрас её любил? Разве об этой женщине он рассказывал нам? С ней он смотрел на звёзды и скакал верхом? И она предпочла его всем?

Валаска встречает меня широкой улыбкой, с аппетитом уплетая куриную ножку.

– Ну как? Поговорили? – спрашивает она, иронично приподняв правую бровь.

– Она просто ненормальная, – выдыхаю я, оглядываясь на Сорчу, однако низкий рык, зарождающийся в горле Дианы, тут же привлекает наше с Валаской внимание.

Проследив за взглядом Дианы, Валаска быстро оценивает положение. Ликанка смотрит на Алкиппу.

– Вот что, – говорит Валаска, мягко, как кошка, вставая на ноги, – давай-ка уведём твою подругу подальше от Алкиппы, пока чего не вышло.

Глава 5. Белые птицы

Маленькие оленята застенчиво следуют за нами, когда мы все – Диана, Марина, Ни Вин и я – бредём за Валаской по улицам города. Я с восхищением оглядываюсь, пытаясь вобрать в себя картины мирных цветущих садов посреди зимы, залитые светом фонари домов и закрытые ставнями торговые ряды. Одни женщины готовят на террасах ужин, колдуя у пылающих гостеприимным огнём плит, другие тихо беседуют, смеются, едят, поют. Я с наслаждением вдыхаю ароматный воздух, оглядываю залитые призрачным алым светом рунических фонарей улицы.

Впереди настойчиво бьют барабаны, оттуда доносятся женские голоса, что-то выкрикивающие нараспев, аплодисменты. Дома вдруг расступаются, и мы выходим к огромному открытому амфитеатру, окружённому руническими факелами, пылающими всеми цветами радуги. На сцене кружатся женщины в разноцветных одеждах и с великолепными причёсками, украшенными сияющими обручами, как у Скилейи. Они размахивают шарфами из тончайших тканей, и лоскуты материи в их руках рисуют в воздухе удивительные фигуры.

Я замираю, восторгаясь невиданным искусством, поражённая сильным, чувственным ритмом барабанов. Я даже не сразу замечаю обращённые на меня взгляды, которые не могло не привлечь моё такое неуместное здесь чёрное платье вкупе с до боли известным каждой в землях амазов лицом Чёрной Ведьмы.

Моей ладони касается что-то прохладное, и я опускаю глаза, отвлекаясь от недовольного бормотания зрительниц. Снизу на меня смотрит оленёнок, совсем маленький, с едва прорезавшимися рожками, украшенными алыми ленточками и цветами.

У малыша жёсткая шёрстка, любопытный нос и длинные шелковистые ресницы. Валаска останавливается рядом со мной, ласково рассматривая оленёнка. Марина, Диана и Ни Вин терпеливо ждут нас чуть впереди. Судя по её взгляду на крошечного оленёнка и по тому, как она разговаривала со своей кобылой, Валаска любит всех животных.

Янтарные глаза Дианы загораются, как у хищника, завидевшего добычу, ноздри ликанки угрожающе подёргиваются. Я в ужасе пытаюсь образумить её суровым взглядом, – оленей есть нельзя! – и Диана недовольно фыркает, окидывая нас с оленёнком раздражённым взглядом. Валаска гладит малыша и что-то ласково ему рассказывает, а потом выуживает из кармана алого мундира какой-то оранжевый фрукт, который оленёнок с удовольствием глотает.

Барабаны бьют всё громче и настойчивее, на сцену выходят новые танцовщицы, все в струящихся алых платьях. К ним присоединяются и другие артистки с огромными марионетками на деревянных шестах. Одна изображает извивающуюся серебристую змею, другая – рогатого оленя, а третья – белую птицу. Птицей управляет трое танцовщиц, две из них держат крылья, и птица проносится по сцене, двигаясь в их руках, как живая.

– Здесь повсюду оленята, – говорю я Валаске.

– Это особые олени, висайлины, – объясняет она, опускаясь на колени, чтобы почесать малышу шейку, пока он благодарно уплетает угощение. – Любимцы Богини. Они наши священные животные вместе со змеями и белыми висаинами.

– Кто такие висаины?

Валаска кивает на огромную птицу-марионетку, которая, к восторгу зрителей, особенно маленьких девочек, уже летит над толпой.

– Это вестники Богини, – благоговейно произносит она. – Они сотканы из её света.

Совсем юная девочка-эльфхоллен с сероватой кожей выскакивает из небольшой рощицы у дороги. На лбу у неё татуировки амазов, однако одета она в традиционную светлую блузу и брюки эльфхолленов. Девочка в ужасе смотрит на меня, хватает оленёнка за алую ленточку, повязанную у него на шее, и быстро уводит за собой. Когда она возвращается в рощицу, до нас доносится несколько слов, произнесённых трепетным шёпотом. Я уже слышала некоторые из них сегодня в Королевском зале.