Железный человек - [2]

— Два пути: один — навеки погрузиться в черную пропасть смерти, другой — пройти сквозь смерть, как сквозь ночь, чтобы вновь увидеть день.

— Каким будет этот день…

Нед задумался. Не было никакой твердой логической зацепки, никакой точки опоры, чтобы перевернуть темный мир сомнений. Страх небытия, одно из ужасных приобретений человеческого сознания, его непостижимое противоречие многоцветному миру ощущений — вот причина всему. «Быть или не быть — таков вопрос…» Сложный вопрос. Но и он мог быть решен, только потом перед ним вставал другой, не менее тревожный. Что там, за темной ночью небытия, что ожидает его, и не будет ли это страшней ли оно самого небытия?

Долго молчал Нед. Долго ждал профессор ответа. Он понимал, конечно, что дать ответ не просто.

— Решайте же, Карти! Вам не грозят никакие мучения. Лишь пробел в чувствах и в сознании. И все…

— Значит, умереть? — с невыразимой горечью спросил Нед.

— Пусть так… Нед Карти умрет, но мозг Неда, мысли Неда, чувства Неда будут жить. Ну, решайте же!

— Согласен, — глухо сказал Карти и отвернулся.

— Хорошо, — профессор подошел к письменному столу, — теперь составим один документ. Нужна ваша роспись.

— Надеюсь, не кровью?

— Нет, чернилами.

Нед Карти умер

Весть о смерти Неда Карти быстро облетела его друзей и знакомых. Одни искренне печалились, другие высказывали сожаление по традиции: о мертвых не говорят плохое. Родственников у Неда не было, если не считать какого-то троюродного дяди. Да и тот жил за тридевять земель. Говорили, что профессор Траубе близко к сердцу принял безвременную кончину талантливого молодого человека, что все расходы, связанные с этим, он взял на себя.

На следующий день в квартире покойного собрались его сослуживцы по институту, знакомые и малознакомые, движимые досужим любопытством. Был и профессор Траубе. Он держался в стороне и не вступал ни с кем в разговоры. После немногих прочувствованных фраз кортеж машин тронулся к крематорию.

…Нед лежал белый и испитой. На его заострившемся лице читалась просьба: «Кончайте же скорей!»

Траубе, не отрываясь, смотрел на это лицо. И было в его взгляде что-то такое, что смущало и тревожило других. Не жалость и не горе, а нечто совсем другое, непонятное. И все чувствовали, что между покойником и профессором есть какая-то связь, которую не могла разрушить даже смерть…

«Сейчас все будет кончено, — думал Траубе, — гроб бесшумно опустится и скользнет в отверстую огненную пасть крематория, и ты, Нед Карти, уйдешь в небытие. Тебя не будет, тебя уже нет. Но ты родишься вновь. Ты явишься в жизнь в другом облике. Необычный, удивительный облик… И никто не будет знать, что ты — Нед Карти. Да ты и не будешь никогда Недом. Кто знает, кем будешь ты… Даже я… Каким шагом, тяжелым или легким, быстрым или медленным, вступишь ты в жизнь… Каким путем пойдешь по ней… А будет имя тебе Гарри…»

Траубе вспомнил давно прошедшие годы. Он был молод, путешествовал по дальним краям. В памяти рисовались беспокойные просторы океана, ослепительные, словно врезанные в небо пики гор, бесконечная смена картин. Много простора, много солнца, много ветра и очень много счастья. Но большое счастье таит в себе угрозу. За ним, как за ясной далью, угадываются грозовые очертания. Траубе отгонял воспоминания, но они упрямо лезли в голову, вытесняя все. Сын Гарри… Это было много лет назад, но никогда не забыть потерю.

«Ты будешь моим сыном Гарри Траубе, — думал профессор, и я имею на это право, ибо тебе я дам новую жизнь…»

Церемония закончилась.

— Куда? — спросил шофер, когда профессор сел в машину.

— В лабораторию. Да побыстрей!

Смерть Неда Карти не была обычной смертью. Она произошла по согласию Неда. Она сулила удивительные последствия… В тот вечер, когда Нед был у Траубе, когда он поставил свою подпись на одном странном документе, было положено начало цепи событий. Мы вернемся к этому вечеру, чтобы проследить все, что свершилось. Что это было — преступление или подвиг? Жестокость или величайший гуманизм? Прихоть или неумолимая необходимость?

Подготовленный к операции, Нед ожидал профессора. Он лежал на операционном столе под огромным рефлектором: вокруг него сверкали бесчисленными деталями приборы; ассистент белой тенью скользил между ними. И во всем — что-то грозное, зловещее, неумолимое, как сама смерть.

Затем пришел профессор. Он что-то говорил Неду, но тот не слушал его. Он словно погружался в океан неопределенных мыслей, таких же неверных, неясных, неподвижных, как волны, таких же темных, как глубины. Для них не требовалось умственного усилия. Ведь все решено. Они текли сами собой, как вода, они рождались и умирали.

— Карти… — долетел откуда-то голос профессора. — Карти, вы меня слышите?

Нед не отвечал. Ему не хотелось совершать ни малейшего усилия, даже произнести «да».

Перед глазами в белой руке блеснул маленький флакончик.

— Вдохните. Так, глубже, еще глубже!

Голос растворился в плотной тишине, которая сомкнулась вокруг. И вместе с ней пришел мрак, пронизанный искрами. А потом искры погасли.

Профессор работал виртуозно. Послушно расступались ткани. Они жили, в них струилась кровь, но ни одна капля ее не выступила на поверхности. Вот она, сонная артерия. Легкая волна пульсации пробегает по ней. Это одна из великих магистралей жизни.