Железные желуди - [16]

- Не надо серебра, все равно оно пойдет нашему кунига­су. Отдайте мне мачугу, - попросил Гинтас.

Ему отдали боевую дубину, и он коснулся ее губами. Длин­ные волосы, стянутые на лбу и на висках кожаным ремешком, взметнуло ветром. Он резко тряхнул головою, отбрасывая их с лица, и в упор посмотрел на Далибора. Настолько синих глаз княжич еще не видел. У Лукерьи из новогородокского посада (Далибор невольно вспомнил о ней) глаза тоже были синие, так и лучились. Но то была мягкая теплая синева. У Гинтаса же во взгляде был синий лед, синяя стынь. "Не одну девичью душу взял он в полон этой синью", - подумал княжич. В остальном же, как отметил он, молодой литвин почти ничем не отличался от новогородокцев. Это не татарин из Алтын-Орды, от кото­рого за десять верст пахнет степью. Одень его по-новогородокски, дай в руку копье, посади на коня - вполне сойдет за дружинника князя Изяслава. "Мы похожи, - обрадо­вался своему открытию Далибор, - похожи, как из одного леса медведи".

Черный дым от сигнального костра, зажженного Гинтасом, заметили в Руте. Дружине воеводы Хвала на подходе к городу путь преградили конные литвины. Всадников было сотни четыре, если не больше. Они размахивали мечами, мачугами и по своему обыкнове­нию стали брать новогородокцев в кольцо, обтекать с обеих сторон.

- Сам Войшелк вывел дружину, - встревоженно ска­зал Гинтас, ехавший рядом с Далибором. - Значит, ку­нигас Миндовг в Руте. Без семьи, без сыновей он не трогается с места. Знает: попадись они в руки Давспрунку - быть беде.

Голос у молодого литвина дрожал. Далибор с недо­умением смотрел на него: неужели этот богатырь, этот стипруёлис, как говорят на Литве, настолько боит­ся своего кунигаса? Впрочем, не гоже ходить в чужой монастырь со своею свечкой. На всяком небе своя звез­да светит.

Воевода Хвал между тем приказал трубить в трубы, бить в бубны. Сам же в знак мира и добрых намерений слез с коня, достал из ножен меч и воткнул его в землю. Войшелк с несколькими своими приближенными тоже спешился. Это был, если довериться первому взгляду, молодой чело­век одних с Далибором лет, высокий, темноволосый, со строгим загорелым лицом и неожиданной мягкостью в проницательных живых глазах. На голове у литовского княжича красиво сидела шерстяная зеленая шапочка, отде­ланная по краям бронзовым плетением в виде ромбов и треугольников. Грудь защищала железная, с коротким ру­кавом, кольчуга. Поверх нее был надет красный, подбитый легким белым мехом плащ, застегивавшийся фибулами на правом плече. Фибулы были богатые, крупные, с головками в форме маковых коробочек.

Далибор смотрел на ладную фигуру и красивое убранст­во Войшелка, и все или почти все, что видел, нравилось ему. Особенно же эта шапочка - мирная, домашняя. Чуть поодаль стеною стоят суровые вой в железных шлемах и кольчугах, а на голове у княжича, их вадаса, эта забав­ная шапочка. Как беззаботная ласковая пичуга в стае ворон.

- Откуда вы и к кому? - по-юношески высоким голосом обратился Войшелк к Хвалу и Далибору, уже стоявшему рядом с воеводой.

Хвал расправил кожаной перчаткой усы.

- Мы, как ты видишь, княжич, вои славного Новогородка, слуги храбрейшего князя Изяслава Васильковича. Вот это, - он положил руку на плечо Далибору, - наш княжич Глеб Изяславич.

Далибор с достоинством склонил голову. Войшелк по­клонился в ответ.

- А идем мы в славный город Руту к славному кунигасу Миндовгу, - продолжал воевода. - Прими, княжич, дары Новогородокской земли.

По его знаку безусые подручные из младшей дружины принесли сундучки с драгоценными камнями и серебром, меха черных и обычных лис, богато отделанные чаши для меда и вина, ловчих соколов - каждый в клетке из медной проволоки с атласным колпачком на голове, привели двух боевых коней под красными с прогибом седлами и проши­тыми золотой нитью попонами. Потом воевода Хвал на широком цветастом ручнике поднес Войшелку меч со сло­вами:

- Прими этот меч, этот кардас, закаленный в трех ог­нях, купаный в черной, синей и красной крови. Пусть не согнется он до того часа, когда вайделоты разожгут погре­бальный костер, когда искры взовьются вместе с душою в небо, а смертное тело ляжет вместе с углем, золою и при­носившим только победы мечом в землю.

У Войшелка радостно полыхнули глаза. Он поцеловал меч, потом Хвала и Далибора, растроганно произнес:

- Когда зазвонят в колокол ратный, встану я с этим ме­чом за Литву и Новогородок! Идемте же, побратимы, Рута ждет вас.

И тут же, словно услыхав каким-то чудом эти слова, за земляным валом и бревенчатым палисадом Руты ударили колотушками по дубовым доскам, подвешенным на верев­ках из звериных жил, короче - ударили в била. Их торжест­венно-тревожный голос полетел над рекою Рутой, над пу­щами, над болотными хлябями. Дружины Хвала и Войшел­ка уже вместе продолжили путь...

Город Миндовга и впрямь ждал их. Песчаная река дороги влилась в мощные дубовые ворота, врезанные в вал. Ворота щетинились угрожающими клыками кабанов и волков, вбитыми в темное от дождей и дыма дерево. Фигура Пяркунаса, выпиленная из толстого дубового комля, венчала все это сооружение. Бог-громовержец, сжимая в руке ог­ненную небесную стрелу, пристально взирал на всех, кто въезжал и входил в принадлежащий ему и Миндовгу город. По обе стороны ворот горели негасимые костры, обращая в черную золу дубовые поленья. Над кострами были воздвигнуты навесы, чтобы ни дождь, ни ветер не смогли сбить священное очистительное пламя. Вайделоты и вайделотки в белых одеждах лили в костры смолу-живицу, бро­сали хворост. Знич, вечный огонь, не должен был погас­нуть, исчезнуть, как не угасает солнце, как не угасают сест­ры его, падучие звезды-знички, над Новогородком и Лит­вой. Догорит одна, глядь - летит вслед за нею вторая, раз­брызгивая золотистый свет в ночном бездонном небе. Из мрака могил виден сынам наднеманских пущ этот свет. Не­бо на восходе и небо на западе озарены им.