Железные паруса - [14]

Если бы старик бился в корчах, можно было еще поверить. Черт знает что, решил Он, встретишь какого-нибудь идиота и мучаешься с ним, и ответил:

— Когда кажется, надо креститься.

— А ведь точно, убить тебя не могло, — вдруг осенило старика, — тебя и собачку. Как я не догадался.

— Ну и что? — спросил Он, ничего не понимая.

— В следующий раз буду умнее…

Многозначительность старик казалась смешной, балаганной.

Хитрюля, подумал Он, делает хитрый вид или на самом деле что-то скрывает.

— Следующего раза может и не быть, — заметил Он не так уверенно.

— Точно, может и не быть, — легко согласился старик, словно задумываясь над чем-то.

Что-то в нем было от скомороха или сморчка.

— Не знаю, почему я с тобой вожусь, — сказал Он, намеренно не отзывая пса, — шлепнуть что ли, и дело с концом. Безопаснее будет.

— Так уж и шлепнешь! — возразил старик, все еще обыгрывая что-то внутри себя — разномастность решений, что ли?

— Верно, не шлепну, но намять бока следует. А?

— Ну уж это твое дело.

— Старый козел! — выругался Он.

— Ошибся я, ошибся! Потом уже понял.

Все-таки был он горьким пьяницей, потому что лицо у него напоминало вяленую картошку, и только глаза, сидящие глубоко и цепко, были непонятно собранными, словно отдельно от лица решали свою задачу и совершенно не вязались ни самой ситуацией, ни с разговором, и это настораживало и делало старика неясным и опасным.

— Ладно, черт с тобой, забирай свою берданку, — сказал Он, — некогда мне с тобой возиться.

Можно было уходить туда, где тебя совсем не ждут, где втройне опасно, где можно сложить голову ни за что ни про что — за любопытство, за глупость, за неумение.

— … я ведь знаю, куда ты навострил лыжи, — сказал старик и вытянул из-за пазухи бутылку.

— Пока, папаша, — сказал Он, надевая рукавицу.

— Зря туда метишь, — сказал старик, присасываясь к горлышку.

Щетина на тощей шее пришла в движение.

— Не хочешь? — спросил, болезненно морщась, словно проглатывая касторку.

Жидкость в бутылке была маслянистой и густой.

Он проверил, как скользят лыжи.

— Глупо погибнешь, — заметил старик, наблюдая за ним, и снова приложился к бутылке.

— Почему? — осведомился Он, принимая информацию с тайной хитростью.

И тут старик не выдержал и обиделся.

— Ничего ты не понимаешь, — сказал он веско, загоняя пробку в горлышко и поднимая ружье, — совершенно ничего. Гнилое ваше поколение. Нахватались верхов, знания ни на грош, и думаете, что все понимаете.

— А ты? — спросил Он.

За горизонтом протяжно булькнуло, и шорох ракеты пронесся над головами. Африканец прижал уши и заворчал.

— Я здесь посторонний. Мне уж немного осталось, — ответил старик, даже не делая паузы и не реагируя на шелест.

Ответил и заткнулся, чтобы упереться взглядом в снег.

— Ну и понимай на здоровье, — ответил Он и сделал шаг в сторону.

Где-то вдали его ждала Великая Тайна.

— Темный ты, как и все, — добавился старик вслед.

И Он понял, что его специально злят.

— Не темней тебя, — сказал Он.

— А-а-а-а!!! — только и прохрипел старик досадливо.

Он сделал еще шаг.

— Падамелон я!.. Падамелон!.. — заявил старик.

— Какое мне дело, — не притормаживая, возразил Он.

Можно было придумывать все, что угодно, махать руками и плакаться, но никогда не выбраться из человеческих суждений.

— … но мне сгодишься, — добавил старик, вытирая слезящиеся глаза и крякая от досады, — больше ждать некого…

— Кого ж ты ждешь? — Приостановился Он.

Снежная пустыня манила в путь.

— Вот те!.. — Старик многозначительно махнул на город, — выстрелов боятся, потому что из другого теста сделаны. А ты из чего? — снова спросил он.

— А это мы легко узнаем, — заверил Он старика.

— Верю, верю… — поспешил старик, — и замашки хулиганские, то есть человеческие, ну да ладно, чего не бывает… А теперь смотри, ты думаешь, я с тобой шучу, — и старик поднял ружье, расправил плечи и выстрелил по камышу. Даже не выстрелил, а черт знает, что сделал — словно провел кистью по плоскости, по бумаге, — без прицеливания, на авось, словно сплюнул через губу.

На конце ствола возник розовый шар, словно нехотя поотделился и вдруг понесся над озером, разгоняя холодное пространство, и срезал заснеженные верхушки камыша. Точнее, издали это выглядело совсем не так, как вблизи, ибо показалось, что шар просто впитывал в себя кустики вместе с шапками снега, в воздухе остался голубоватый морозный туман, а потом ветерок донес запах серы.

— Все это отвлечение, — сказал старик торжественно и воззрился на него взглядом, в котором была смесь занудства и величайшей скорби.

— Подумаешь, — возразил Он.

Мало ли что можно было увидеть в этой жизни. Шорох все еще таял в лесу. Он ничему не хотел удивляться. Это стало его правилом. Может быть, даже защитой. Он не знал.

— Но я же говорил, говорил и объяснял, — они дематериализовались еще до того, как вылетела плазма. Понял?

— Нет, — сознался Он, — не понял.

— Нет того камыша, — сказал старик. — Деревья повыше — есть, а кустов и камыша нет! Понял?

— Не понял, — сказал Он и едва не усомнился, взглянув на камыш.

— Камыш — это граница, но только для «них», и для тебя, если ты видишь. Ты ведь видишь?

— Вижу, — согласился Он.

— Ну и прекрасно. Теперь это все чаще у людей встречается. Рексалопией называется — синхронизацией по времени, если популярнее…