Железная рука - [73]

— Я должен умереть, — повторил Король каторги. — Брат, благодарю тебя за доброту. Но я недостоин снисхождения.

Крепкой рукой (другая, вывихнутая его противником, висела словно плеть) он сорвал с пальца кольцо в широкой оправе и быстрым движением поднес к губам.

— Пьер де Тресм, — добавил он, — Король каторги может умереть, только сам поразив себя!

Рот его искривился, на губах появилась сероватая пена, глаза закатились. Он упал с высоты своего роста на землю и остался лежать недвижный, бездыханный.

Де Тресм бросился к нему и попытался поднять. Но понял, что в последнем порыве гордости этот человек сам свершил правосудие. Всегда готовый ко всяким неожиданностям, Король каторги носил на пальце кольцо, в оправе которого был спрятан индейский яд.

Эта зловещая сцена тянулась всего несколько минут. Бандиты, присутствовавшие при споре трех мужчин, не посмели вмешаться. Но, увидев, как упал замертво их предводитель, их Даб, они в ужасе задрожали.

— Спасайся, кто может! — выкрикнул глухой голос.

Но негодяи натолкнулись на де Тресма и Сен-Клера, которые, ободренные поддержкой Железной Руки, вновь предприняли попытку сразиться с противником.

— Спасайся, кто может! — подхватили каторжники.

Началась паника. Бежать! Бежать любой ценой! И бандиты повернули лошадей к лесу. Внезапно они остановились: в них летели стрелы. Заговорщиков окружила группа индейцев, в первом ряду был Генипа. За несколько миль до прииска он отправил Башелико поймать сотню беглых каторжников, привести их обратно… По двадцать франков за голову — это же целое состояние! Индейцы других племен объединились с местными и явились как раз вовремя, чтобы одержать победу.

Король каторги был мертв! Прииск спасен! Мустик правильно сказал: «Железная Рука сто́ит целой армии!»

ГЛАВА 8

Право на спасение. — На поле брани. — Земля каторжников. — Под цветами. — Четыре серебряных пятифранковика. — Мустик — сторожевой пес. — Братский поцелуй. — Смерть возбуждает. — Делать зло! — Недоверие Мустика. — Каналья! — Наконец! — Развязка.

— Фишало! — властно крикнул Мустик тоном, не допускающим возражений.

— Да, патрон! — ответил Фишало, став по стойке смирно.

— Приблизьтесь! Я приказываю!

И когда Фишало подошел на расстояние шага от Мустика, тот, жестикулируя, как Наполеон перед своими маршалами, схватил его за ухо:

— Слушайте внимательно и отвечайте мне как начальнику. Что вы сделали с Маль-Крепи?

— Но… Вы это знаете так же хорошо, как я.

— Молчать! Так, значит, это правда, что вы нанесли ему несколько сабельных ударов?

— Черт возьми, патрон! Если б не эти удары, вы вряд ли стояли бы сейчас здесь, так как были тогда на прицеле у бандита.

— Молчите… и слушайте, несчастный мямля, что я вам скажу. Вы спасли мне жизнь. Кто вам это позволил?

Фишало широко раскрыл глаза:

— Но… патрон! Мне кажется, что… признательность, благодарность…

— Ах, вот как! — продолжал балагур Мустик, с трудом сдерживая смех. — Так вы полагаете, что у вас есть право обижать меня, оскорблять? Месье делает вид, что он спасатель. Оказывается, это я, Мустик, его командир, обязан ему жизнью.

Но славный Фишало, безмерно наивный, не понял шутки. Так он действительно совершил что-то несуразное? А думал, что поступил правильно. Юноша так расстроился, что Мустик больше не выдержал, прыгнул ему на шею, поцеловал и закричал:

— Глупыш, идиот, кретин… обожаю тебя! Да я весь, с головы до пят, не сто́ю твоего мизинца.

— Погоди, Мустик, так ты на меня не сердишься?

— Повторяю, ты — герой. Я готов наградить тебя орденом. Ну ладно, давай поговорим. Прежде всего надо поторопиться и навести порядок в домишке, где эти животные все перевернули вверх дном. Пойдем к Железной Руке, он отдаст распоряжения. А пока дай мне руку, а то у меня ноги еще немного дрожат.

И двое друзей, которых храбрость Фишало еще больше сблизила, направились прямиком через поле битвы. Зрелище открылось им ошеломляющее. На площади перед факторией Сен-Клера валялись в тех позах, в которых их настигла смерть, более ста трупов. Руки свела судорога борьбы, лица искажены, на них застыло выражение ярости. А у других черты лица были спокойны, хотя и хранили горестное выражение отчаяния, скорбную печать высшего страдания.

Сен-Клер и де Тресм отдали приказы, и пережившие эту трагедию люди принялись за работу; те, которые временно исчезли, явились, узнав, словно по таинственному телеграфу, о возвращении европейцев, и теперь ждали распоряжений хозяина.

Нельзя было терять ни одного часа, ибо солнце уже спустилось к горизонту, но жара еще не спала, и атмосферу наполняли нездоровые испарения.

В глубокие, специально выкопанные ямы опустили трупы, предварительно убедившись, что это были действительно мертвецы; бумаги, находившиеся при них, были собраны; составили также списки их гражданского состояния, которые позднее передадут французским властям.

Пьер де Тресм не пожелал, чтобы кто бы то ни было касался трупа его брата. Он сам взял его своими крепкими руками и отнес в дом, там положил покойника на покрывало из тростника и склонился перед ним, стараясь определить, нет ли еще в этом неподвижном теле признаков жизни.