Железная Роза - [23]

В двадцать один тридцать пять я был уже в квартире. Старательно запер за собой дверь и медленно, крадучись дошел до закрытой комнаты. И все время меня не отпускали мрачные мысли. Известно ли Марте, что я не служу в «СЕЛМКО»? Хотя навряд ли: если бы она знала, не вела бы себя так неосторожно… Господи, хватит думать о Марте — меня ждет работа.

Я направился прямиком к запертой двери, которая так заинтриговала меня, открыл отмычкой замок и оказался в рабочем кабинете Зильбермана. Все свидетельствовало об этом. На стенах дорогие полотна, оригиналы Бэкона, Сислея, а также художников-авангардистов, которые я видел на последней выставке Art Junction, гигантский письменный стол в стиле ампир, где возвышался компьютер самой последней модели, два телефонных аппарата, ощетинившихся клавишами и кнопками, батарея телексов, факсов, принтеров и т. п., а также шкафчик с ящиками, запертыми на ключ. Этот шкафчик притягивал меня, как магнит. Высокий, узкий, покрытый бордовым лаком, он сиял и лучился, как колонна, поддерживающая храм. Я приблизился к нему, обнюхал, ощупал и начал взламывать, поглядывая на дверь: не идут ли нежелательные визитеры. Но все было тихо, как в могиле. Замок нижнего ящика хрястнул, там было полно папок. Я по-быстрому пролистал их: фамилии, автобиографии членов неолиберальной партии Дюшне. Во втором и третьем ящиках были досье клиентов Зильбермана. Коммерческие банки, номерные счета, липовые фирмы, банковские ведомости, балансы, контракты, суммы которых в долларах зачастую кончались семью, а то и восьмью нулями… Чтобы разобраться с ними, потребовались бы часы и часы. Но если принять во внимание род деятельности финансовых акул, тут не было ничего экстраординарного.

Я обвел комнату взглядом. Сейфа нет. Подошел к компьютеру и включил его. Загорелся красный огонек, потом экран мигнул, прежде чем сказать мне «здрасьте». Я принялся нажимать на клавиши, полагая, что для доступа к нему существует специальный код. Оказалось, ничего подобного. Он тут же с готовностью выложил мне всю бухгалтерию адвокатской фирмы «Зильберман, Холленцайн и Маррио». Это было все равно что искать иголку в стоге сена. И я вспомнил об украденном письме Эдгара По. Что ни говори, а это лучший способ укрыть нечто. Положить там, откуда никому в голову не придет воровать. Что же в этой комнате выглядит совершенно безобидным, не имеющим никакого значения?

Я подошел к письменному столу. Кожаный бювар, пачка девственно-белой бумаги. Ручка «Монблан». Фотография в рамке, на которой изображен молодой улыбающийся Зильберман, обнимающий за плечи очень симпатичную женщину, и два смеющихся в объектив малыша. Я вынул стекло, вытащил из рамки фотографию. Что-то из-под нее выскользнуло и упало на пол. Вторая фотография, спрятанная под первой. Я наклонился, поднял ее, и сердце у меня чуть не выпрыгнуло из груди.

На меня смотрел человек в серо-зеленой форме и фуражке армии ГДР. Темноволосый, явно чуть-чуть навеселе, и это был я. Я, облаченный в гэдээровский мундир. Я, моложе лет на пятнадцать, с еще орлиным носом. Я перевернул фотографию. Там на глянцевой бумаге было написано от руки: «Г. фон Клаузен, 1972».

Клаузен… Так же называется замок. Что значит эта чушь? Ничего не понимая, я снова глянул на фотографию. У этого человека были погоны лейтенанта. И мои глаза, мой рот, моя улыбка. Неудержимо подкатила к горлу рвота, и я едва успел нагнуться над корзинкой для бумаг. Но даже давясь от рвотных спазм, я пытался понять. Я никогда не служил в армии ГДР, более того, ноги моей никогда не было в бывшей Восточной Германии. У меня возникло ощущение, будто я живу в чьем-то чужом сне. Но вывернуло меня, к сожалению, по-настоящему… Едва слышный звук за дверью вывел меня из оцепенения. Кто-то шел, стараясь не наделать шума.

Я быстро осмотрелся. Спрятаться негде. Я бросился к окну, открыл его. Выходило оно во двор, и под ним шел карниз сантиметров тридцать шириной. Я осторожно вылез и оказался в сероватой темноте. В квартире напротив горел свет. В сверкающей белизной кухне молодая блондинка, стоя спиной ко мне, совала тарелки в посудомоечную машину. Я прилип к стене, всем телом чувствуя четыре этажа, отделяющие меня от плит, которыми вымощен двор, а левой рукой крепко вцепился в водосточную трубу.

Кто-то вошел в кабинет. Я вдруг вспомнил о красном сигнале на клавиатуре компьютера и подумал, не соединен ли он с системой охранной сигнализации. Характерный звук передернутого затвора пистолета прервал ток моих размышлений. Вошедший, похоже, шутить не собирался. Пытался он передвигаться беззвучно, но тем не менее производил изрядный шум, по которому я определил, что он тяжел и неповоротлив. Хрипло дыша, он приблизился к окну. Блондинка напротив критически рассматривала стакан на свет и только после этого поставила его в посудомойку.

Вжавшись в стену и моля Бога, чтобы эта женщина, занимающаяся в трех метрах от меня посудой, не повернулась, я еще крепче вцепился в водосточную трубу.

Тот человек раздвинул занавески и высунулся из окна. Мириады предшествующих поступков и действий, приведших к тому, что сегодня вечером мы оба оказались здесь, пришли наконец к своему завершению. По счастью, буквально чудом, он посмотрел сперва направо, а я стоял слева. Я схватил его за руку, в которой он держал пистолет, резко рванул, вытаскивая из окна. Центр тяжести у него сместился, его потянуло вниз, но, прежде чем рухнуть в пустоту, он бросил на меня удивленный, чуть ли не возмущенный взгляд. Он даже не крикнул, только четырьмя этажами ниже раздался глухой удар. В кухне женщина закрыла дверцу посудомоечной машины и стала развязывать завязки передника. Я вернулся в кабинет. Я успел разглядеть толстую морду и массивную челюсть упавшего, они вполне соответствовали образу телохранителя-позера с предвыборного плаката… Меня передернуло. Этот человек погиб, и убил его я. Да, у меня не было выбора, и все равно это убийство. Мое первое убийство. Только что я разорвал нити, еще связывавшие меня с «нормальным» миром.