Железная хватка - [58]

— Я хочу, чтоб Чейни заплатил за убийство моего отца, а не какой-то техасской охотничьей собаки.

— Не собаки, а сенатора — ну и твоего отца в придачу. В итоге будет равно мертвый, понимаешь, и за все свои преступления разом ответит.

— Нет, не понимаю. Я так на это не смотрю.

Не удивительно, что Кочет и Лабёф сговариваются ускользнуть из Форт-Смита без Мэтти. Но она пускается за ними следом, и как бы ни старались следопыты ускакать, Мэтти стряхнуть с хвоста они не в силах:

Глупый это замысел — гнать лошадей с таким грузом людей и амуниции против мустанга с такой легкой поклажей, как я!

В конце концов, отчаявшись заставить Мэтти повернуть обратно, следопыты ее принимают — сперва со злостью, как хлопотную обузу, затем, неохотно — как талисман и своего рода ровню им, а в итоге, когда она становится с ними в строй и доказывает, на что способна, — как неукротимую и равноправную силу.

Как и «Гекльберри Финн» (или «Ловец на хлебном поле», или даже рассказы о Дживсе и Вустере), «Верная закалка» — монолог, и огромное неизменное удовольствие от голоса Мэтти заставляет читателя вновь и вновь возвращаться к книге. Ни один нынешний писатель американского Юга не улавливает живую южную речь искуснее Портиса; хотя во всех его романах, включая и те, чье действие происходит в наши дни, автор являет нам глубокое понимание региона, в «Верной закалке» также отражены и более изощренные тонкости эпохи. Пережив детское приключение, Мэтти рассказывает свою историю в старости, и Портис выступает таким мастером литературной стилизации, что книга читается скорее как рассказ от первого лица, а не как роман. Это Дикий Запад 1870-х в воспоминаниях старой девы, пропущенный через уравновешенные оттенки сепии начала 1900-х. Тон повествования Мэтти — наивный, назидательный, трезвый, она совершенно не смущается себя, и временами это бывает ненамеренно смешно, почти как у Дэйзи Эшфорд в «Юных визитерах».[98] И, как в «Юных визитерах» — которые восхитительны в немалой степени потому, что самые нелепые викторианские причуды преподносятся в ней как очевидности здравого смысла, — очарование «Верной закалки» происходит в значительной мере из искушенного взгляда Мэтти на американский фронтир. Перестрелки, поножовщины и публичные казни через повешение — все это излагается откровенно и ровно, зачастую — с гораздо меньшей теплотой, нежели предлагали те политические и личные воззрения, от которых Мэтти отталкивается. Она цитирует Писание; она что-то объясняет читателю и дает советы; на ее наблюдения то и дело накладывается декоративная глазурь благочестия воскресной школы. А ее собственный неповторимый голос — резкий, несентиментальный, однако присоленный расхожими банальностями — отзвучивает и в передаваемой ею речи остальных персонажей, как служителей закона, так и изгоев, создавая уникальный комический эффект. Например, когда Кочет сурово упоминает о молодом правонарушителе, которого он доставил живым, дабы тот предстал перед судом:

Пулю надо было мальчишке в голову вгонять, а не в ключицу. Я же про свой заработок думал. Иногда хочешь не хочешь, а деньги мешают отличать плохое от хорошего.

Мэтти часто сравнивают с ее литературным предком Гекльберри Финном. Но хотя некоторое очевидное сходство в них прослеживается, Мэтти по большей части — штучка покруче беззаботного и незлобивого Гека. Там, где мальчишка бос и «нецивилизован», поскольку счастливо обитает в большой бочке, Мэтти — в чистом виде такой же продукт цивилизации, каким его полагает учительница воскресной школы в штате Арканзас XIX века: затянутая в корсет пресвитерианка, строгая, как кочерга. «Не стану я вора себе в рот запускать, чтоб он мне украл рассудок», — хладнокровно отвечает она пьяному Кочету. Она опрятна, прилежна, бережлива, хорошо умеет считать и обладает деловой хваткой. Ее невозмутимость напоминает бесстрастие Бастера Китона; Мэтти тоже замечательно делает Каменное Лицо — повествуя о неприличных или смехотворных ситуациях, в которых оказывается, она даже не улыбнется. Даже грозящая опасность не способна вызвать в ней неистовые эмоции. Однако эта ровная невозмутимость служит в романе двойной цели: если Мэтти и не располагает чувством юмора, также нет в ней и жалости, нет сомнений в себе, и ее каменная непреклонность, будучи очень и очень смешной, все же крепка и солидна. Она напоминает старые ферротипы и фотопортреты юных солдат Конфедерации — мертвоглазых убийц с всклокоченными волосами и лицами ангелочков. Невозможно представить себе в том же свете Гекльберри Финна: Гек по складу своему авантюрист, но чувство долга и дисциплина ему совершенно чужды. Какая бы армия его ни призвала, он вскорости дезертирует, при первом же удобном случае улизнет обратно к своей легкой жизни на речном берегу. Мэтти же, напротив, — идеальный солдат, невзирая на свой пол. Она неутомима, как подружейная собака; и хотя мы смеемся ее твердолобому упорству, в нас оно также вызывает почтение. Своей ветхозаветной нравственностью, крючкотворно-придирчивым складом ума, громокипящей ненавистью своего проклятья: «Нет, ну какая жалость!.. Не успокоюсь, пока щенок луизианский в аду не будет жариться и орать!» — она скорее будет младшей сестренкой капитана Ахава, чем Гека Финна.