Железная дорога - [56]

Четвёртый ушёл. Ушёл для того, чтобы начать длительную осаду. Он подкарауливал меня возле дома, умолял, просил прощения, плакал. Плакал он отвратительно, по-бабьи широко раскрыв рот; из носа у него при этом текло, а так как пользоваться носовым платком он и не думал, всё затекало в его разверзнутый рот, утыканный крепкими зубами.

Но утомительнее всего были его звонки. Он звонил по многу раз в день, принимаясь то плакать, то обвинять меня в том, что я настроила детей против него. Четвёртый не представлял жизни без моих детей, и это пугало.

Приехавшая в Москву Саша, которая в тот период переживала увлечение восточной философией, прокомментировала любовный терроризм Четвёртого следующим образом:

— Классический случай для иллюстрации положения «Нужно крепко думать, прежде чем спасать чью-то жизнь».

— Ты полагаешь, всё дело в этом? А дети ни при чём?

— Дети — прекрасная зацепка, и только. Буддисты говорят, что спасённый всегда внутренне убеждён в том, что спаситель до конца жизни несёт за него ответственность. Поэтому, как только спасёшь кого-то, нужно быстренько отходить на заранее подготовленные позиции, тщательно заметая за собой следы. А ты подпустила спасённого слишком близко, прям к телу, и теперь выход у тебя только один — бегство.

Я сбежала в Новосибирск. С родителями не срослось, и вовсе не из-за прежних взаимных обид и недоразумений — отношение ко мне они автоматически перенесли на мою дочь. За три недели, что мы жили у них в самом начале Новосибирского периода, пока я подыскивала съёмное жильё, родители сумели объяснить пятилетней девочке, что она, искусная симулянтка и врунишка, должна не сказки сочинять про свои болезни, а с утра до ночи бегать с ребятишками на улице и радоваться жизни. Меня не было дома, когда Лиза с активной подачи дедушки попробовала во дворе прыгать с девчонками в модной тогда игре в «резиночку». Неделя ни днём, ни ночью не снимающегося ухудшения, последовавшая за этим, замечена родителями не была. Они так и остались при мнении, что Лиза — это яблочко лживой яблони, совсем недалеко от неё упавшее.

Были ещё моменты моего пребывания в Новосибирске, которые можно трактовать как несильные ушибы и незначительные утраты, но они не заслуживают отдельного упоминания.

Важно другое: два с половиной года сибирской жизни не пропали даром. Благодаря разнице арендной платы квартир в Москве и Новосибирске, остававшейся на скромную жизнь, я смогла не дёргаться в поисках работы, а полностью посвятить себя детям.

Сам того не ведая, Четвёртый подтолкнул меня на единственно верное тогда решение. Вот ведь, «давно, усталый раб, замыслил я побег», но мне был необходим толчок, провокация, чтобы подняться на это дело, что и организовал прорабствующий философ. Два года моей самоотверженной службы на домашнем фронте превратили Лизу из заморыша с недетской грустью в глазах в крепенькую жизнерадостную девочку. Только в Новосибирске стало понятно, насколько был обделён материнским вниманием Алёша, и как сильно он тревожился за больную сестру. Когда понятия «старший брат» и «мамин сыночек» поменялись местами, Алёша внезапно и вдруг зафонтанировал талантами. Архитектура стала его главной мечтой и целью, и это окончательно примирило меня с жизнью. Пусть не сложилось у меня — ведь с появлением Лизы мне стало не до собственных творческих амбиций, но придёт время, и сын подхватит знамя, выпавшее из материнских рук, и водрузит на передовых рубежах современного зодчества.

Ещё одним приобретением моей Новосибирской жизни стала Надя. Начав со снисходительного принятия непутёвой сестры, со временем она сумела понять, что происходит в нашей с детьми жизни. Надя прониклась горячим сочувствием к племяннице, стала показывать её лучшим местным врачам, вместе со мной искать нестандартные решения в лечении. Однажды женщина-профессор, неоднократно консультировавшая Лизу, посмотрев на меня чуть ли не с благодарностью, сказала, что чудо выздоровления девочки от редкого заболевания, значившегося в списке неизлечимых, есть результат материнского подвига. И тогда Надя, обняв меня, заплакала. Теперь у меня есть сестра.

Интересом к архитектуре и целеустремлённостью Алёша сумел пробить брешь в моём пессимизме относительно собственной профессиональной жизни. Наблюдая, с каким усердием сын занимается рисунком, как прилежно он стал учиться в школе, насколько увлечённо читает книги по истории архитектуры, я начала робко подумывать: «Может быть, и мои поезда ещё не все ушли?». Однокурсники давно зарекомендовали себя в профессии, некоторые даже проявились на международном уровне, и мне их уже было не догнать. Да и нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Но ведь что-то делать было нужно — не зависать же до конца дней на перепланировках. Стоило ли в таком случае оканчивать МАРХИ?

Межвременье схлопнулось в один поистине прекрасный момент, когда мы с Алёшей просматривали роскошно изданную книгу «Парки мира» Парковая, ландшафтная архитектура — вот, чем я хочу заниматься, и я буду этим заниматься — это было не решение, а знание, уверенность. Когда предчувствие, воплотившись в действия, привело меня к поставленной цели, и я, уже в качестве ландшафтного архитектора, показывала немецким коллегам парк Монрепо, только тогда я вспомнила, что словосочетание «садово-парковая архитектура» впервые услышала много лет назад именно в этом месте. У этих базальтовых скал. От Доброго Дяди. Круг замкнулся.