Железная дорога - [3]

В последнем разговоре с Ликой, когда я звонила ей, чтобы поздравить с Новым годом, я изложила свой план дальнейшей жизни:

— Ты, давай, защищай диплом — чего уж, полгода всего осталось — а потом без разговоров дуй в Москву. Работу, я тебя уверяю, найдёшь без проблем, а жить есть где — у меня теперь две квартиры, ты в старой поселишься.

В ответ в трубке послышались звуки, подозрительно похожие на заглушаемые всхлипывания. Я неправильно расценила Ликины слёзы, и принялась убеждать:

— Чего ты там сомневаешься? Нет никаких поводов для сомнений. Главное — крыша над головой, а она у тебя будет. Когда обживёшься, на ноги встанешь, в какую-нибудь ипотеку вступишь, или что-то в этом роде. У тебя всё получится, не волнуйся и не сомневайся.

Лика тогда выдавила из себя что-то, как мне казалось, неопределённое: вроде того, что до защиты диплома ещё дожить надо, доживём — посмотрим.

Я не знала, что получила тогда от Лики вполне определённый ответ. Она не дожила.

Рассуждать о том, как бы оно могло сложиться, если бы да кабы — пустое дело. И всё-таки. Если бы Лика переехала в Москву, ничего из того мучительного, что произошло после расставания с мужчиной моей жизни, не случилось. Да я и не рассталась бы с ним. Будь Лика рядом, не возникло бы острого чувства бессемейности, которое погнало меня тогда в Новосибирск, в ненадёжные объятия родни. Не начни я пороть горячку с поисками законного зятя для родителей, не влетела бы с разгону в нелепый брак с Юркой Беловым... и не было бы у меня Лизочки.

Из нас троих только я не оказалась «выброшенной за борт жизни», хотя именно мне это неоднократно предрекалось собственной семьей. В том, что я не только выжила, но и стала матерью двоих лучших на свете детей, мало того, получила лучшую на свете профессию, не было моей личной заслуги. Всё это стало возможным благодаря одному-единственному человеку, встреченному в начале самостоятельного движения по жизни.

Появилась у меня подруга и в московской жизни. Это я о Саше, с которой мы пять лет проучились в одной институтской группе. Как я теперь понимаю, это были пять лучших лет жизни, условно беззаботных и безусловно живых.

Я скоро поняла, что Саше можно доверить непредназначенное для чужих ушей, она не раз выручала меня в сложных ситуациях, сама легко и просто обращалась ко мне за помощью. Мы с первого курса стали настоящими подругами, и всё же это было совсем не то, что я привыкла вкладывать в понятие дружбы — не происходило срастания позвоночниками, как это было в детстве.

В конце концов, я вынуждена была признать, что Саша нуждается во мне значительно меньше, чем в ней нуждаюсь я. Это открытие обескураживало. Я даже слегка обижалась на Сашу, пока однажды на каникулах она не позвала меня в Воронеж, к себе домой. Там стало очевидным различие между нами: Сашины ноги были прикреплены к родовому древу, а мои болтались в воздухе. Именно поэтому Саша не нуждалась в слишком тесной и слегка надрывной связи, к которой я привыкла в дружбе.

Надёжность и безусловность любви — вот, что я ощутила в том доме, и поняла, что это и означает иметь семью. Саше не нужно было успехами в учёбе и счастьем в личной жизни заслуживать внимание родных. Её ровно любили в успешные и в неудачные периоды жизни, а такие случались, и совсем не там, где можно было предположить.

Когда за хитросплетениями и случайными сцеплениями жизненных обстоятельств я начала угадывать что-то похожее на закономерности, лишь неудачная история создания Сашей собственной ячейки общества никак не желала укладываться в логику моих построений. И это было огорчительно. Уж у кого у кого, но у Саши с её безупречным анамнезом жизни должна была сложиться образцовая семья. Не знаю, что меня огорчало больше: что подруге не удавалось устроить свою женскую судьбу, или что причинно-следственные взаимосвязи в жизненном раскладе оказались не столь определёнными, как мне какое-то время представлялось.

Мужскую любовь Саше смолоду не приходилось завоёвывать. У неё всегда был Генаша, с которым они числились женихом и невестой чуть ли не с первого класса. Я имела счастье лицезреть Геннадия, будущего хирурга с тонким и нервным лицом поэта. Меня немного позабавила картинка, которую представляли собой эти двое: они были похожи как единокровные брат с сестрой. Оба высокие, длинноногие и узкобёдрые, смуглые, темноглазые и темноволосые, коротко стриженые, они даже одеты были одинаково: в джинсы, свитера и кроссовки.

После я часто приезжала к Сашиным родителям, но надолго не задерживалась. Первый мой визит предполагался как совместное проведение каникул, но я сбежала на третий день — тоска обступила со всех сторон. Придумав какой-то организовавшийся форс-мажор, я покинула гостеприимный дом. Никогда я не чувствовала себя такой одинокой, как среди людей, которым понятие одиночества не было знакомо. Но отказываться от общения с Сашиными родителями не хотелось: их тепла хватало и на меня. К тому же это знакомство давало возможность ввинчивать в разговоре с Диданом «наши воронежские приезжают», «из Воронежа звонили, спрашивают, почему это наша Женя давно не наведывается» Я полагала, что «нашесть» почтенному семейству придаёт мне очков в глазах Дидана. И он никогда не давал понять, что мои ухищрения шиты белыми нитками.