Железная дорога - [17]

Так вот, тридцать первого декабря восемьдесят девятого года я лежала на медвежьей шкуре, терзаясь мыслью о том, что Новый Год Дмитрий Данилович, конечно же, будет встречать в кругу семьи, со своей женой и двумя сыновьями. Понятное дело, обо мне, о том, что я совсем одна в этой глухомани, что у меня даже ёлки нет — а что за Новый Год без ёлки? — он и не думает. Тогда я впервые испытала ревность, при этом трудно сказать, к кому я ревновала больше — к жене или к его законным детям. Я ещё долго потом ощущала себя и его незаконной женщиной, и его незаконной дочерью одновременно, и ревновала в обоих направлениях.

Потом к этим мрачным мыслям присоединились другие, не более весёлые: у меня нет ни дома, ни семьи, ни прописки, в школе я на птичьих правах, родители, считай, от меня отреклись, в преступницы записали, на меня заведено уголовное дело, и я в любой момент могу оказаться за решеткой, у меня нет своих средств к существованию, я не могу позволить себе завести друзей, и в довершение всего, даже Новый Год мне не полагается. От всего этого многообразия я разрыдалась, и ревела часа три, выплакав невероятное количество слез разом — за все прошлые и частично будущие удары судьбы.

Когда лицо распухло так, что с трудом открывались глаза, и стало походить на растекшийся комок пластилина, в проеме двери показался Добрый Дядя. Впервые я не слышала шороха подъезжающей машины, скрипа отворяющихся ворот, звяканья в гараже, стука входной двери, шагов на лестнице.

— А почему вы здесь, Дмитрий Данилович? — Спросила я осипшим от рыданий голосом, — Новый Год — это же семейный праздник.

— Что случилось, Женя, — вместо ответа спросил он, не проходя в комнату.

— Ничего не случилось.

Я ещё не видела Доброго Дядю таким растерянным. Он продолжал стоять в дверях, поглядывая на меня почти с испугом.

— Тогда почему же...?

— Новый Год, а я одна тут.

Он вздохнул с облегчением, усмехнулся, уселся в свое любимое кресло, закурил трубку, поставил музыку и только потом продолжил разговор:

— Вообще-то, я с хорошими новостями приехал. Все плохое когда-нибудь кончается. Я тебе, Женя, об этом говорил. Говорил?

— Говорили, Дмитрий Данилович. — Я не поворачивалась в его сторону, не желая демонстрировать некрасивое распухшее лицо.

— Вот оно и кончилось. Дело твое, Женя, рассыпалось, больше ни у кого нет к тебе никаких претензий. Я устроил тебя в хорошую частную школу в Москве. Они там до конца учебного года не обязаны никому предоставлять списков своих учеников. А сейчас я собираюсь отвезти тебя в пансионат — это в часе езды отсюда — там проводят новогодние праздники ученики из твоей новой школы. Повеселишься среди ровесников, перезнакомишься с будущими одноклассниками. Туда приедут, кстати, два оболтуса, которых ты за неплохую плату будешь подтягивать по математике и физике. Таким образом, деньги на карманные расходы у тебя будут свои. Для тебя, по-моему, это важно. — Добрый Дядя принялся раскуривать погасшую трубку, потом продолжил: — Через три дня, когда вернешься из пансионата, поселю тебя у моей мамы. Я с ней разговаривал, она согласна. Вернее, она рада тебе, в самом деле, рада. Видишь ли, мама сразу же решила, что ты моя внебрачная дочь. Я ее разубеждал, но не очень активно — вижу, радуется старушка. Она, знаешь, внучку хотела всегда, да и с пацанами моими в последние годы у неё как-то не складывается. Так что могу после праздников увезти тебя к маме, или поживи здесь до конца каникул, если хочешь. Ну, как, обрадовал я тебя, Женя?

— Обрадовали, Дмитрий Данилович. — Я по-прежнему отворачивала лицо.

— Ну, тогда собирайся. Прежде всего, умойся. Или лучше выйди во двор и протри лицо снегом — в таком виде тебя в приличное место везти нельзя. Только ты уж постарайся проделать всё побыстрей. Мне до Нового Года нужно успеть домой.

Накинув в прихожей огромный ватник, в котором Добрый Дядя сгребал снег — это была моя любимая одежда здесь, я выбежала на крыльцо. Всё было покрыто снегом, сугробами снега. Оказывается, я проплакала снегопад. Всю последнюю неделю стояла оттепель, снег почти везде растаял, двор выглядел уныло и не слишком опрятно. Оставалось только предположить, что Добрый Дядя, он же Добрый Дедушка Мороз, подслушал мои скорбные мысли, взмахнул волшебной палочкой и превратил все мои беды в это белоснежное изобилие.

Я упала ничком в холодную роскошь, зарыла в ней пылающее лицо. Вот и кончилось моё отшельничество, жизнь снова вбирает меня в свой водоворот. Я больше не буду поджидать Доброго Дядю, прислушиваться к звукам редко проезжающих машин. Закончились наши джазовые вечера, и вместе с ними закончилось наше странное соединение вне времени, где не было тридцатипятилетней разницы в возрасте, где нас не разъединяли ни люди, ни обстоятельства. Тогда я не дала себе труда осмыслить неприятную легкость, появившуюся у меня в груди. Да и некогда было вникать в свои ощущения — Дмитрий Данилович спешил очутиться в кругу своей семьи.

Наконец-то у меня все начинало складываться, и как нельзя лучше. По логике вещей я должна была чувствовать себя счастливой.

Я предстала перед Добрым Дядей, источая полную удовлетворенность жизнью. Он торопился к своей семье, а что же мне мешало быть довольной тем, что скоро окажусь среди ровесников?