Железная богиня милосердия - [3]

— Шлака мало, — кривится Чжан, бросая ненужную картонку в стальковш и туда же отправляя окурок. Я не переспрашиваю, как месяц назад, чем это плохо. Я уже в состоянии проследить всю логическую цепочку. Футеровка изношена, а шлака мало — значит, остывание металла пойдет быстрее расчетного времени. Значит, на вакууматоре он может слишком остыть, его придется возвращать на печьковш и догревать там, а каждая лишняя минута — это риск прогорания стальковша.

— Прогорит и этот — что будем делать?

— Выкатим во двор, насыплем в него земли и будем, как Вэй Цинь, выращивать в нем кусты тэгуаньинь, — говорю я.

Чжан улыбается. В отличие от господина Кавамура, он никогда не улыбается из вежливости, а только когда шутка удалась. В нашем деле без шуток нельзя, а то свихнуться можно: оборудование эксплуатируется на износ, люди — на износ…

Мы с Чжаном выходим на «мостик» над приямком, ожидая прохода стальковша на позицию 1. Прямо над нами — гордая надпись «Пиронелли». Я отвлеченно думаю разные глупые мысли. Я часто думаю всякие отвлеченные глупости: что по-китайски искры — это «цветы огня», что Мао Сэ, бросившись в печь, по сути дела добавила туда углерода — и пятьдесят кг угля решили бы проблему кузнеца Мао гораздо лучше; а в данный момент я думаю о том будущем, что рисовала нам научная фантастика, о едином мире, спаянном дружбой и интересом к науке. Вот сейчас я могу наблюдать на практике осуществление этой мечты: завод строит итальянская компания, рулит строительством итальянец, работает в цеху народ со всего мира, но занимается конкретно этим проектом китайское отделение «Пиронелли», потому что из Китая до Кургана как бы ближе. Поэтому на заводе полно китайцев и вьетнамцев, попадаются также японцы, корейцы, чилийцы, филиппинцы, а ветер с запада заносит иногда австрийцев, хорватов и англичан. Все как в фантастических романах о светлом будущем, вот только спаяны люди не высокими материями, а взаимным материальным интересом. И им же распаяны. Потому что интересы компании «Пиронелли» в настоящий момент — как можно скорее закончить этот процесс, который здесь называют «горячими испытаниями» и «пуско-наладкой», а интерес компании «Курган Интернешнл Тьюб» — выпустить как можно больше продукции, пока идет «пуско-наладка» и «испытания», и каждая железка на заводе принадлежит «Пиронелли». Весь интернационал «Пиронелли» дружно хренеет от такого подхода: под видом горячих испытаний в полный рост идет выпуск продукции, причем персонал «КИТ», от заведующего производством до последнего помощника сталевара подходит к делу в соответствии с «русскими традициями»: не наше — не жалко.

Ну что я могу сказать, ребята. Вас предупреждали, что Россия — это окутанная тайной загадка внутри чего-то непостижимого. Вот и получите.

…И тут, как будто сглазил кто. Возможно, даже я. Автоматика просигналила, что сталевоз категорически не желает выходить на первую позицию. Попытка провести его туда с локального пульта через байпасс кончилась ничем, и Чжан, матерясь, пошел смотреть, есть ли какие механические препятствия.

Одна из причин, по которым меня ценят как переводчика — при том, что и китайский, и японский я знаю средненько — безотказность. Если нужно лезть за иностранцем на кран, я лезу на кран. Если нужно в коллектор — я лезу в коллектор. В данном случае я лезу с Чжаном и Пашей под сталевоз. Что характерно, около приямка толпится уже не меньше дюжины народу — электрики, механы, часть бригады печьковша — и ни один не попытался установить причину затыка. При том, что даже мой непрофессиональный глаз видит длинную царапину на рельсе.

— Щит упирается в рельсу, — Паша стучит по стальному щиту, прикрывающему колеса сталевоза от возможных выплесков расплава. Чжан поднимает голову и снова матерится по-китайски. Паша орет на собравшуюся публику:

— Я не понял, чо за цирк? Механы, волоебы, чо вы тут стояли клювами щелкали? Не видно было, что щит упирается? Не знаете, чо делать? Быстро сюда резак!

Раскупорило. Пришел старший, покрыл матом, отдал распоряжение — можно выполнять. При этом наверняка половина знала, что делать, механики так уж точно.

— Никогда мы не выберемся из этой жопы, — тоскливо говорит Паша, глядя вверх, где на перекрытии играют огненные отсветы. — Никогда.

Я понимаю, что он имеет в виду — но это не мое дело. Я переводчик, а не кризисный менеджер. И в данном случае Чжану и Паше даже переводчик не нужен: обсценная лексика нам тут заменяет всеобщий язык, о котором мечтали фантасты прошлого. Да, Иван Антоныч, не все мечты сбываются так, как нам того хочется…

Сверху спускают газовый резак, кто-то из механиков суется под сталевоз, но Паша рычит на него матом и сам обрезает край щита. Я понимаю, почему он это делает: ему стыдно перед Чжаном, стыдно за полтора десятка молодых здоровых и в общем неглупых парней, которые минут пятнадцать наблюдали, как сталевоз елозит туда-сюда, и ни один не сказал: ребята, щит цепляется и мешает. Отсутствие инициативы просто патологическое. В России трудно работать, на это все жалуются. У русских свои традиции, их надо уважать, но как с этим работать — никто не знает.