Желание и чернокожий массажист - [3]

А вот как обрисовывает Французский квартал сам Уильямс:

«…небо проглядывает такой несказанной, почти бирюзовой голубизной, от которой на сцену словно входит поэзия, кротко унимающая все то пропащее, порченое, что чувствуется во всей атмосфере здешнего житья. Кажется, так и слышишь, как тепло дышит бурая река за береговыми пакгаузами, приторно благоухающими кофе и бананами. И всему здесь под настроение игра черных музыкантов в баре за углом. Да и куда ни кинь, в этой части Нью-Орлеана вечно где-то рядом, рукой подать, — за первым же поворотом, в соседнем ли доме — какое-нибудь разбитое пианино отчаянно заходится от головокружительных пассажей беглых коричневых пальцев. В отчаянности этой игры — этого «синего пианино» — бродит самый хмель здешней жизни». (Из пьесы «Трамвай «Желание».)

Тулуз-стрит, дом № 722. Двухэтажный розовый дом с голубыми ставнями и белым балконом. Мемориальная доска, не имеющая, впрочем, к Уильямсу никакого отношения. Но именно в этом доме происходят события его ранней одноактной пьесы «Королева насекомых» (1941), новеллы «Ангел в алькове» (1943) и, наконец, поздней драмы «Вьё Карре». В ремарках к ней Уильямс пишет:

«Вначале мы слышим эти странные, приглушенные уличные звуки — тяжелый снег как бы благословляет город; уличное движение замедлено, огни притушены. Сцена постепенно освещается и возникает атмосфера «мира вне мира»».

А вот Уильямс беседует об этой пьесе с известным писателем Уильямом Берроузом сразу же после ее премьеры на Бродвее в 1977 году.

«Берроуз. Когда спрашивают, до какой степени мои произведения автобиографичны, я отвечаю: «Каждое слово — и автобиография, и одновременно вымысел». А что бы вы ответили?

Уильямс. Мой ответ таков: каждое слово — это автобиография, в то же время ни единого слова из пьес в мою автобиографию не вошло. Нельзя одновременно творить и придерживаться голых фактов. Например, в моей новой пьесе есть парень, живущий в том же доме, что и я, и с ним происходят некоторые из событий, происходивших со мной, когда я только начинал как писатель. Но это совершенно другой человек. Он и говорит-то по-другому, поэтому я не считаю пьесу автобиографической. Хотя события действительно происходили.

Берроуз. Все?

Уильямс. С двумя персонажами — парнем и девицей — я познакомился позже, не в этом доме. Но все другие жили в доме № 722 на Тулуз-стрит в 1939 году.

Берроуз. А что с этим домом теперь?

Уильямс. Все еще существует, но сейчас пуст. Парень же говорит в этой пьесе: «Дом сейчас опустеет, они исчезают — уезжают…»

Берроуз. Странная штука — этот Французский квартал.

Уильямс. Угу. В первый раз я приехал туда в 39-м и с тех пор видел там всякое, но ни за какие коврижки с ним не расстанусь (так поступает и Писатель из «Вьё Карре»). И даже не знаю почему… Помню, жил я рядом с кларнетистом, тогда еще совсем без денег. И приходилось ловить голубей, чтобы существовать. Но это уже другая пьеса.

Берроуз. А как насчет образа хозяйки?

Уильямс. Такая она и была, только не миссис Уайр, но такая точно. И она действительно лила кипяток в щель на крыше прямо на фотографа. По-моему, он был тогда довольно известен, его звали Кларенс Лафлин. Он устраивал грандиозные бардаки, и ей это не нравилось, — может, потому что не звал ее.

Берроуз, Но в пьесе она действительно великолепна — Силвия Сидни.

Уильямс. Да, она великолепна. Думаю, это одна из наших лучших актрис.» (Книга «Беседы с Теннесси Уильямсом».)

…Синтия Рэтклифф, стройная, изящная блондинка с распущенными волосами, в декольтированном бледно-розовом макси-платье с оборками, кажется, не слишком удивлена пришельцу из далекой страны. «Нет, из России гостей у меня еще не было. Но, во-первых, визитеров стало так много, что организовали специальный тур — «Прогулки с Теннесси Уильямсом по Новому Орлеану». А во-вторых, знаете, кто был его любимый драматург? Правильно, Антон Чехов, он его очень ценил, — так почему бы русским не оценить Уильямса?» Но когда Синтия узнает о том, что только в одной Москве поставлено одиннадцать уильямсовских пьес, удивления своего уже не скрывает: «И" Вьё Карре» тоже? Ну и как, как у них получилось?» Услышав в ответ, что создателям спектакля было, конечно, трудно ощутить истинную атмосферу Французского квартала — удивительно живую и непринужденную, — Синтия понимающе кивает: «Разумеется, ведь в России наверное все по-другому, но какой к нему интерес! А у нас в Нью-Йорке осталась только одна «Кошка» (имеется в виду с успехом идущая на Бродвее драма «Кошка на раскаленной крыше» с Кэтлин Тернер в главной роли). Памятник Уильямсу в Новом Орлеане? Ну что вы! Вот если б он был знаменитым футболистом или генералом, тогда другое дело. А так… Даже отпевание в соборе Людовика Святого местные власти запретили. Город-то в основном католический, официальная мораль весьма строгая — да-да, не улыбайтесь. Вот и решили, что нечего отпевать человека, предпочитавшего однополую любовь. Но мы протестовали, и через шесть недель служба все же состоялась — и какая! В соборе было полно народу, пела наша звезда Силвия Майлз — мертвая тишина. Словом, достойно его памяти…