Желание быть русским - [5]

Думаю, лукавства в «коренизации» было все-таки больше, нежели искренней заботы о самоопределении. Во-первых, марксисты не сомневались, что народы скоро сольются в земшарный трудовой коллектив, и Маяковский горланил про это совершенно искренне, призывая жить «единым человечьим общежитьем». Во-вторых, СССР и был задуман как открытая конфедерация, куда по мере побед пролетариата должны вступить Германия, Англия, Франция и далее по глобусу. Именно поэтому, как весело указывал Карл Радек, в названии новой страны отсутствует имя «Россия». Продвинутому западному пролетариату присоединяться к отсталому российскому как-то неловко, а вот к Союзу Советских Социалистических республик, где русским духом и не пахнет, совсем другое дело.

Но гладко было на бумаге… Помимо коммунистов-интернационалистов, сформировавшихся в эмиграции, в правящем слое СССР оказалось немало людей, прежде всего озабоченных судьбами своих родных народов. И они относились к «коренизации» очень серьезно, даже слишком. Кстати, и «большевики-государственники» тоже воспринимали ее как временную уступку влиятельному на окраинах национализму. Сталин, боровшийся за федеративное, с жесткой властной вертикалью устройство страны и уступивший могучему тандему Ленина-Троцкого, впоследствии назвал «национальное самоопределение вплоть до отделения» игрой, которую некоторые национальные товарищи восприняли слишком всерьез, а зря. Но со временем одежда приросла к телу, и стало ясно: от этой игры отказаться уже нельзя, как нельзя отказаться от фундамента, дойдя до стропил. Конституционную вертикаль с успехом заменили партийные и силовые структуры, а также жесткое отраслевое планирование экономики, они-то и делали союзное государство по факту до поры унитарным. А с товарищами, всерьез увлекшимися самоопределением своих племен, безжалостно разобрались.

К середине 1930-х был отменен институт лишенцев, касавшийся в основном детей русской элиты, им разрешили поступать в высшие учебные заведения, избирать и быть избранными. Но целое поколение носителей русского мировоззрения выпало из структур, определяющих духовную и интеллектуальную жизнь страны, вместо них пришло те, кому внушали, что именно великороссы виноваты во всех реальных и мнимых гнусностях царизма. Дети тех, кто занял места русских лишенцев, стали потом «шестидесятниками», «правозащитниками», «диссидентами», «прорабами перестройки». И в 1991-ом во всем оказались снова виноваты русские, хотя трудно вообразить более интернациональный орган власти, чем Политбюро. Напомню, в референтной группе ЦК КПСС, во многом определявшей курс, представители самого многочисленного народа страны были в меньшинстве. Чрезвычайно ослабили русский потенциал и два миллиона беженцев из революционной России, но зато они освежили одряхлевшее тело Европы, дали миру Зворыкина, Сикорского, Набокова, Стравинского, Дягилева, Фешина, Кандинского, Собинова, Шаляпина… Я рад за человечество, но лучше бы они достались моему Отечеству!

Конечно, Октябрь поднял с социального дна огромные пласты народных талантов, во многом возместив эти утраты. После «революции рабфаковцев», потеснивших старые кадры, после массового призыва в партию рабочей и крестьянской молодежи, растворившей в себе интернационалистов, ситуация стала выправляться. Но носители естественного русского самоощущения, нормальной, а не ленинской гордости великороссов так и не смогли в полной мере передать эстафету следующему поколению. Истребление лучших, охота на патриотов, полтора десятилетия «лишенства» сделали свое дело: русское самосознание ушло в подполье, мы стали русскими по умолчанию.

Перед войной нас все-таки уравняли в правах с остальными народами СССР, вспомнили наших героев и победы, даже стали величать «старшим братом». Случилось это, когда «потянуло порохом со всех границ». Власть понимала: воевать с фашизмом, будучи в ссоре с самым большим народом, униженным и оскорбленным, очень опасно. И Александр Невский с киноэкрана крикнул в зал, обнажая меч: «За Русь!» Еще несколько лет назад это было невозможно. Кстати, Гитлер очень рассчитывал на мстительность русских, которые в случае войны захотят поквитаться с обидчиками – «жидами и комиссарами». Не получилось. «Власовцы» были, но массовым явлением все же не стали. Между прочим, крепостные крестьяне тоже не воспользовались нашествием Наполеона, чтобы получить свободу и передовое законодательство. Как тут снова не вспомнить мистический завет русских с государством, даже если оно к ним и несправедливо, ведь исчезновение куда хуже несправедливости. Да и будучи привержены «Новому завету» (в советский период – латентно), русские не страдали ветхозаветной злопамятностью. А питомцам Ветхого завета пока еще мстить Советской власти было по большому счету не за что. Это случилось через полвека.

Узники матрешки

Когда я, молодой поэт, в 1980-м году вступал кандидатом в члены в КПСС, опаснее «ярлыка», чем «русский националист», не было в природе. Второе место занимал «антисемитизм», который как-то сам собой вытекал из национализма. Третье место прочно удерживал «сионизм», существовавший вроде как отдельно от советских евреев. Дружбой народов и интернационализмом клялись, как мамой и папой. СССР казался твердыней и оставался твердыней до тех пор, пока союзное государство стягивалось железными обручами партийной иерархии, а в информационном пространстве царила моноидеология. Страну прошивали суровой нитью экономические связи отраслей и предприятий-смежников. Кроме того, историческую общность «советский народ» неусыпно охраняли от сепаратизма карательные органы. Любопытная деталь: точно предчувствуя сложные времена, партия, несмотря на живую память о репрессиях, двинула в 1982 году на первую роль в СССР председателя КГБ Андропова, что говорит о многом, прежде всего о готовности защищать единство державы всеми средствами.