Желание быть русским - [3]

Но едва заходит речь о проблемах именно русского, а не российского народа, в глазах иного «нетитульного» компатриота загорается тревога: а я как же? С ближними соседями совсем беда. Того же латыша, к примеру, начинает бить озноб, как будто слово «русский» – это «сигнальная ракета», следом за которой через границу пойдут танки. С чего вдруг? Мы – не вы. У нас никогда правящий класс не был однородным по крови, наоборот, периодически возникали недовольства обилием «неруси» вокруг престола или политбюро. Одна из претензий декабристов к правящей династии заключалась именно в том, что она «немецкая». Но об этом вспоминать неполиткорректно. В России никогда, с призвания Рюрика, не было этнократического государства, как сейчас в Латвии. При советской власти никто не искоренял латышский язык, наоборот, развивали, как умели, а умели мы это лучше, чем шведы и немцы, владевшие Балтией прежде. И вот русский язык теперь в Риге изводят, хотя он родной для половины населения миниатюрной державы. Откуда такой алармизм, такая реакция на все русское? Что с нами не так? Почему межнациональная политика у нас и при царях, и при коммунистах, и сегодня замешана на некой странной «русобоязни»? Давайте разбираться.

Коренизация и искоренение

Итак, читатель, продолжим наши рассуждения о том, почему в России неловко быть русским. Тут нам не обойтись без экскурсов в историю – сначала в послереволюционную, но доберемся и до царских времен. После Октября победители взяли в межнациональной политике курс на «коренизацию». Суть ее заключалась в том, чтобы каждый из больших и малых этносов бывшей империи обрел все признаки цивилизованного народа. Бесписьменные племена получили алфавиты, срочно обучались коренные кадры для управления, культуры, науки, образования. Крупные и средние по численности народы (большинство впервые) обрели государственность – союзную или автономную. Даже на уровне деревень и аулов старались соблюдать национальное представительство. Народы получали новые имена, восходящие к их самоназваниям, более соответствующие традициям. Обидно же слыть самоедом лишь потому, что тебя так назвал острый на слово русский землепроходец, шедший «встречь солнцу». Теперь мало кто помнит, что до революции казахов называли киргизами, азербайджанцев – татарами, а марийцев – черемисами. Цель, по-моему, хорошая.

Плохо другое: для самого многочисленного народа империи наступало время искоренения. Упразднили привычное при царе-батюшке имя «великороссы». Видимо, первая часть этого сложносоставного слова казалась кому-то чересчур амбициозной, намекающей на великодержавность, которая, судя по протоколам и стенограммам пленумов-съездов, была самым страшным большевистским ругательством. Великороссов, ставших русскими, (из этнонима «русский» официально вычленили «малороссов» и «белорусов») объявили гнусной опорой трона, вероятной базой реставрации капитализма, черносотенной массой и привилегированными надзирателями в разрушенной «тюрьме народов». Не больше – не меньше, хотя за кем могли надзирать мои предки – рязанские хлебопашцы? Исключительно за судьбой посевов в непростых природных условиях русской равнины.

Бухарин в 1923 году на ХII съезде партии говорил, что русский народ «должен купить себе доверие прежде угнетенных наций». Как? «Побыть в более низком положении по сравнению с другими нациями». О каких прежних привилегиях велась речь, трудно понять, ведь основные обременения – воинская и прочие повинности – лежали, прежде всего, на русских. К слову, налогов «угнетаемые» инородцы платили вдвое меньше, чем «привилегированные тюремщики». А когда дехкан попытались послать на германскую войну, началось мощное Среднеазиатское восстание 1916 года. В тягловом и военном смысле русские, на самом деле, были опорой трону, как потом и Политбюро.

Увы, такова была изначальная установка, Ленин в знаменитой статье «О национальной гордости великороссов» писал в 1914 году: «Экономическое процветание и развитие Великороссии требует освобождения страны от насилия великороссов над другими народами». Впрочем, вождь видел в нас не только плохое: «Мы полны чувства национальной гордости, ибо великорусская нация тоже создала революционный класс, тоже доказала, что она способна дать человечеству великие образцы борьбы за свободу и социализм, а не только великие погромы, ряды виселиц, застенки, великие голодовки и великое раболепство перед попами, царями, помещиками и капиталистами». Любопытно, что еврейских погромов на землях Великороссии вообще не было, но у политической публицистики свои законы.

Кстати, конспектируя эту статью в школе и плохо зная родную историю, я всерьез воспринимал обличительный пафос знаменитой работы Ленина, даже испытывал чувство вины перед моими нерусскими одноклассниками, именно на таких невежественных читателей и была рассчитана статья. Интересно, что в той же стилистике и с теми же передергиваниями фактов писалась перестроечная публицистика, только вместо «шайки Романовых», попов и капиталистов фигурировали Политбюро, номенклатура, коммунисты… Без видимых изменений в оценках из большевистской в перестроечную публицистику перекочевали только черносотенцы. Не верите? Возьмите номера «Огонька», авторы которого тоже учились в советской школе и конспектировали Ленина.