Желание быть человеком - [3]

После этой фразы Шоваль выпрямился и продекламировал тут же сочиненные им стихи в духе Корнеля:

От правосудья скрыт Величьем преступленья.

— Решено! А теперь, — воскликнул великий артист и поднял булыжник, предварительно осмотревшись по сторонам, дабы убедиться, что вокруг никого нет, — теперь ты больше не будешь ничьим отражением.

И он запустил камнем в зеркало, которое рассыпалось на тысячи сверкающих осколков.

Сделав это, Шоваль, видимо, вполне удовлетворенный своим первым, но весьма энергичным поступком, не медля направился к бульварам, спустя несколько минут остановил знаком экипаж, вскочил в него и исчез.

Часа через два во всех окнах предместья Тампль отражалось огромное зловещее пламя, вырывавшееся из больших складов, где хранились горючие масла и спички. Вскоре со всех сторон собрались отряды пожарных; они подтаскивали свои шланги;

тревожные и пронзительные звуки их рожков будили и заставляли испуганно вскакивать с постелей жителей этого многолюдного квартала. Неумолчно постукивали по тротуару торопливые шаги: толпа заполняла большую площадь Шато д’О и соседние улицы. Уже растянулись наспех организованные цепи людей. Не прошло и четверти часа, как целый батальон солдат неприступной стеной окружил место пожара. В кровавом свете фонарей полицейские сдерживали людской поток, напиравший со всех сторон.

Экипажи, как бы попав в плен, остановились. Толпа орала. Сквозь жуткий треск огня можно было различить доносившиеся издалека крики — то вопили жертвы, очутившиеся в этом аду, на них обрушивались крыши домов. Семьи рабочих тех мастерских, которые горели, десятки семейств, остались без хлеба и без крова.

А там, за толпой, теснившейся у Шато д’О, остановился одинокий экипаж, нагруженный двумя большими чемоданами. В этом экипаже сидел Эспри Шоваль, урожденный Лепентер, по прозвищу Монантейль; время от времени он раздвигал занавески и любовался зрелищем совершенного им преступления.

— Я чувствую, — шептал он, — какой ужас внушаю богу и людям. Несчастный, — бормотал он, — какие бессонные ночи, наполненные призраками моих жертв, познаю я в отмщенье. Я чувствую, как возрождается во мне душа Нерона, сжигающего Рим в порыве экстаза, душа Герострата, сжигающего храм Дианы Эфесской в порыве тщеславия, Ростопчина, сжигающего Москву в порыве патриотизма, Александра, сжигающего Персеполь в порыве нежности к своей бессмертной Тайс. Я же сжигаю из чувства долга, не имея другого пути к настоящей жизни. Я поджигаю потому, что я в долгу перед самим собой. Я расплачиваюсь! Каким настоящим человеком я стану! Как полно буду жить! Я познаю наконец, что люди испытывают, когда терзаются угрызениями совести. Сколько я проведу восхитительных ночей, сладостных в своем ужасе. О, я дышу, я возрождаюсь, я живу! Подумать только, что я был комедиантом. Теперь, когда в глазах невежественных людей я просто висельник, мне нужно удирать с быстротой молнии. Я уединюсь на своем маяке и там, в тиши, буду наслаждаться угрызениями совести.

На следующий день к вечеру Шоваль, не встретив на пути никаких препятствий, прибыл на место и вступил во владение старым, давно опустевшим маяком, расположенным на северном побережье Франции. Светом этого развалившегося сооружения уже давно не пользовались, и теперь оно вновь было пущено в действие ради Шоваля, по распоряжению сжалившегося над ним министра. Вряд ли сигналы этого маяка могли кому‑нибудь понадобиться. Это был бесполезный придаток, должность без Дела, но с окладом, жилище со сверкающим лучом на крыше, маяк, который был нужен только Шовалю.

Итак, благородный трагик, перетащив туда свое ложе, съестные припасы и большое зеркало, в котором он мог изучать различные выражения своего лица, быстро скрылся в этом убежище от людских подозрений.

Вокруг него роптало море, в котором омывала свои сверкающие звезды извечная бездна небес. Он, подобно святому столпнику, смотрел, как, гонимые порывами ветра, волны набегали на маяк. Бессмысленным взглядом следил он за далеким дымком парохода или за рыбачьим парусом. Этот мечтатель с каждой минутой все больше и больше забывал о своем поджоге. Он только и делал, что спускался и поднимался по каменной лестнице. На третьи сутки, сидя вечером в своей комнате, которая возвышалась на шестьдесят футов над морским простором, Лепентер перечитывал парижскую газету, в которой было описано страшное бедствие, случившееся три дня назад.

«Неизвестный злоумышленник бросил несколько спичек в помещение, где хранился керосин. В предместье Тампль вспыхнул чудовищный пожар, который не утихал всю ночь и поднял на ноги не только пожарных, но и жителей близлежащих кварталов. Погибло около ста человек, и семьи несчастных обречены на самую черную нищету. Предместье погружено в траур и все еще дымится. Имя преступника неизвестно, неизвестны также причины, побудившие его совершить столь ужасное преступление».

Прочтя это, Шоваль подпрыгнул от радости и, лихорадочно потирая руки, воскликнул:

— Какой успех! Какой я прекрасный изверг! Как много призраков посетит меня! Ах, сколько я увижу привидений! Я же знал, что в конце концов стану человеком. Сознаюсь, я пустил в ход жестокое средство, но это было необходимо, совершенно необходимо!