— А то еще, чего доброго, рехнется мужик, — говорил с сочувствием в трубку.
Очень скоро, благодаря Спиридонычу, скучная жизнь чалдонского потомка опять наладилась и забурлила. Сердобольные одинокие бабоньки опять впускали к себе Жеку, кормили его, поили, и отправляли домой с подружкой для Спиридона. Но Спиридон Спиридонович, как мужчина интеллигентный и поэтому разборчивый, приведенными «невестами» брезговал. В лучшем случае сердито фыркал на них или же, спрятавшись в перинах Элеоноры Моисеевны, наивно делал вид, что его нет дома.
Импотентное поведение Спиридона Спиридоновича порой доводило Жеку до тихого бешенства.
— Ну, придурок мохнатый! Ты что? Совсем чокнутый? Кто же от бабы отказывается? Тем более, что сама пришла! Искать, уламывать не надо! Ну, дундук персидский!
Тронутая немужской верностью Спиридона Спиридоновича Элеонора Моисеевна то смеялась, то плакала, а когда закрывалась дверь за очередной невестой и взбешенным Жекой, угощала Спиридона Спиридоновича его любимыми соевыми сосисками.
После неудавшихся благотворительно-сексуальных акций ради психического здоровья Спиридона Спиридоновича Жека, потеряв цель жизни, снова озверел, и война между ними вошла в новую стадию — террористическую. Среди этих кровавых побоищ не заметили они, как неожиданно и незаметно отошла в мир иной Элеонора Моисеевна. Но все же Спиридон Спиридонович первым почувствовал беду своим звериным чутьем. Несмотря на непрекращающиеся боевые действия, он первым вылез из своего окопа-убежища в перинах Элеонори Моисеевны, обнюхал казавшуюся спящей на кровати хозяйку, и вдруг страшно, жутко и горько зарыдал. Неистовая скорбь Спиридона напугала Жеку. Он кинулся к матери, и понял, что — поздно.
Спиридон рыдал, Жека метался по квартире, ошалелый от одной мысли — за что хоронить мать? А потом, как потопающий за соломинку, схватился за телефонный аппарат…
… Помогли Элеоноре Моисеевне по-человечески перебраться в лучший мир ее родственники по первому браку и давние приятеля по консерватории — пианисты Баренбоймы: они и дочке в Израиль сообщили, и похороны организовали. Хоть и считалась Элеонора Моисеевна православной, похоронили ее за древним иудейским обычаем, закутав у длинный белый саван. Молодой раввин сказал над могилой:
— Бог сам разберется с сестрой нашей.
Дочка с Израиля на похороны Элеоноры Моисеевны не успела приехать, так что никто, кроме Спиридона Спиридоновича, и не оплакивал покойницу. Но для присутствующих было достаточно одного Спиридона. Они как будто бы бежали от него, спеша вынести бренное тело Элеоноры Моисеевны с квартиры до захода солнца.
Спиридон Спиридонович на кладбище не пошел. Проводил хозяйку до автобуса-катафалка, а потом долго смотрел в ту сторону, куда он уехал, все еще рыдая и постанывая, как от боли.
Больше Жека Спиридоныча не видел.
Встретились они через год в холодном, грязном и темном подвале своего старого дома на киевском Подоле. Случайно.
На ту пору Жеку, который совсем пустился без матери берега, «крутые парни» споили и принудили подписать договор купли-продажи квартиры. А когда он подписал, выбросили в подъезд. Так что Жеке ничего не оставалось, как поселится в знакомом с детства подвале родного дома. Там его, в углу возле горячих труб парового отопления, и надыбал Спиридон Спиридонович.
Жека, почуяв на своем лице что-то теплое, мягкое и щекотное, испугался — подумал, что крыса. Но присмотревшись, увидел просто перед собой светящиеся зеленым фосфором раскосые хитрые глаза, белые усы на лукавой мордашке и… узнал Спиридона Спиридоновича! Не помня себя от счастья встречи с близкой душой, Жека долго и радостно тискал его, нежно гладил и целовал в молодецкие усы. А нарадовавшись, засунул кота под куртку и они счастливо и мирно уснули, согревая друг друга морозной рождественской ночью.
