Жди меня - [5]

Отец был кряжистым дубом.

Он проклял меня, который дал руку ей, чтоб уйти.

Он даже попробовал спорить,

Но я показал ему зубы.

Он съежился

И пропустил.

2

Так я с собой на север привез хорошего друга.

Мы спали на жестких досках

И ели неважный хлеб.

Да, жить приходилось туго,

Паршивый, холодный угол.

Но мы сговорились друг с другом,

Что счастье не в барахле.

Она училась работать, молча и спотыкаясь,

Упрямая, как ребенок, пробующий ходить.

Девчонка так исхудала, что, взяв большими руками

Ее, как больную птицу,

Я согревал на груди.

Я начал видеть всю правду,

Да видно, что поздно начал.

Ей с детства кутали шейку,

А здесь мороз и вода,

Я знал, что девчонка плачет,

Но я не видал, как плачет,

А это не значит – плачет,

Раз никто не видал.

Я почернел от горя, когда она умирала.

Я проклял себя, который взял и не уберег.

Эх, если бы смерть как взятку

Мои потроха забрала,

Я б сунул ей взятку в зубы —

Черт с ней, пускай берет!

И вот я стоял, как наследник,

Над худеньким мертвым телом,

Я мог говорить с собою и мог кричать в потолок,

Я мог, наконец, как собака (кому до этого дело?),

Страшно завыть по хозяйке,

Скорчившись под столом...

На память остались вещи.

Но я вещей не боялся.

Кто сиротел – тот знает, как можно с вещами дружить.

Я ушел из поселка

И долго работал и шлялся,

Каждый по-своему лечит свою захворавшую жизнь.

3

Прошло, наверно, три года, и черт меня дернул приехать.

Я много страдал, я думал – меня не узнать в лицо...

И встретился на тротуаре с глухим деревянным смехом,

С хитрым стуком подметок —

Словом, с ее отцом.

Он постарел и согнулся, но видел еще отлично.

Он встал поперек дороги, и на его лице

Выстроились в порядке все чувства, коим прилично

Быть в удрученном отце.

Я был благородным жестом введен в его старую крепость.

Дом разрушался. Глухо, по-старчески били часы.

Дочь его, как живая, глядела с большого портрета,

На кончике стула, как мертвый,

Сидел единственный сын.

Старик рассуждал о прошлом,

Он где-то выведал даже,

Как плохо мы пили и ели,

Как нам жилось и спалось.

Чем я становился суше,

Тем он умильней и глаже.

И было мне непонятно, что на него нашло.

Тогда я вспомнил про сына:

«Так вот причина радушью!

Пусть я расскажу побольше,

Пусть сын разглядит порок.

– Гляди на него и бойся продать ему свою душу,

Гляди на него и бойся переступить порог!»

И сын молчал и боялся.

Я встал и надвинул шапку.

Девчонка мне улыбалась так, что больно смотреть.

Я вспомнил ее живую

И сгреб со стены в охапку:

«Довольно!

Какого черта висит здесь ее портрет?»

Только у самой двери

Я поглядел на сына:

И этот унылый заморыш – брат своей сестры?

О, будь в нем хоть капля жизни,

Я б разогнул ему спину.

Я б вывел его из дому

И дверь бы за ним закрыл.

Но дверь наотрез замкнулась.

Дом заскрипел

И замер.

На лестнице пыль и темень, я долго искал огня.

И сверху раздался топот,

И вновь загремели замками.

Нет, я ошибся в мальчишке – он догонял меня!

4

Сейчас наш поезд трясется

Где-то под Кустанаем...

Мальчишка уснул на полке.

А я вспоминаю отца:

Он скоро умрет от удушья,

И дом четырьмя стенами

Сомкнется и с грохотом рухнет

На труп своего творца.

1935

Рассказ о спрятанном оружии

Им пятый день давали есть

Соленую треску.

Тюремный повар вырезал

Им лучшие куски —

На ужин, завтрак и обед

По жирному куску

Отборной, розовой, насквозь

Просоленной трески.

Начальник клялся, что стократ

Сытнее всех его солдат

Два красных арестанта

В его тюрьме едят.

А если им нужна вода,

То это блажь и ерунда:

Пускай в окно на дождик,

Разиня рот глядят.

Они валялись на полу,

Холодном и пустом.

Две одиночки дали им,

Двоим на всю тюрьму,

Чтоб в одиночестве они

Припомнили о том,

Известном только им двоим

И больше никому...

А чтоб помочь им вспоминать,

Пришлось топтать их и пинать,

По спинам их гуляли

Дубинки и ремни,

К ним возвращалась память, но

Они не вспомнили одно:

Где спрятано оружье —

Не вспомнили они.

Однажды старшего из них

Под вечер взял конвой.

Он шел сквозь двор и жадным ртом

Пытался дождь глотать.

Но мелкий дождик пролетал,

Крутясь над головой,

И пересохший рот не мог

Ни капельки поймать.

Его втолкнули в кабинет.

– Ну как, припомнил или нет? —

Спросил его начальник.

А посреди стола,

Зовя его ответить «да»,

Стояла свежая вода

За ледяною стенкой

Вспотевшего стекла.

Сухие губы облизав,

Он выговорил: – Да,

Я вспомнил. Где-то под землей

Его зарыли мы,

Одно не помню только: где? —

А чертова вода

Над ним смеялась со стола

Начальника тюрьмы.

Начальник, прекратив допрос,

Ему стакан воды поднес

К сухим губам вплотную

И... выплеснул в окно!

– Забыл? Но через пять минут

Сюда другого приведут.

Не ты, так твой товарищ

Припомнит все равно!

Начальник вышел. Арестант

Услышал скрип дверной,

И в дверь ввалился тот, другой,

Оковами звеня.

Со стоном прислонясь к стене

Распухшею спиной,

Он прошептал: – Я не могу...

Они ведь бьют меня...

Я скоро сдамся, и тогда

Язык мой сам подскажет «да»...

Я знаю: в сером доме,

В подвале, в глубине...

– Молчи! – Еще молчу... пока... —

А двери скрипнули слегка,

И в них вошел начальник:

– Ну, кто ж расскажет мне?

И старший арестант шепнул

С усмешкою кривой:

– Черт с ним, с оружьем! Все равно

Дела к концу идут.

Я все скажу вам, но пускай

Сначала ваш конвой

Того, другого, уведет:

Он будет лишним тут. —

Солдаты, отодрав с земли

Того, другого, унесли,