Жаждущая земля. Три дня в августе - [26]

На дворе темно, смутно маячат яблони в саду. Если бы окна Андрюсова чулана выходили во двор, он бы видел дверь. Хоть и так знает, кто стучит. Правда, эти первые шаги, которые он расслышал еще в полночь, чуть не свели Андрюса с ума: холера знает, подумал он, вдруг это бандиты шляются? Придут, постучат, и хозяин вмиг откроет. Чего они там бродят, чего тянут? Ведь не одного новосела увели ночью, поставили на колени на пашне и пулю в лоб. Андрюс чувствует — Маркаускас не заступится. Для Маркаускаса он что загноившаяся заноза под ногтем. Верно Скринска говорил… Ведь если б не Скринска… Всю ночь Андрюс не мог заснуть. Бесконечная, пакостная ночь, но теперь он наконец знает, кто там, за дверью.

— Открывай!

Андрюс торчит в одной рубашке у окна. Чулан не топлен, все тело колют острые иголки. Его трясет озноб, зубы стучат, так раззвонились эти проклятые зубы, что вся комната гудит.

Звякает железная щеколда, гремят шаги. Андрюс забирается под одеяло, но не может унять стук зубов. Он весь трясется, голова гудит, в ушах стоит звон. Никогда он еще так не дрожал от холода Что-то… Что-то трясет его изнутри, ледяные пальцы касаются не кожи, а добираются до живого мяса… Может, потому что много ночей он не спал и ждал этой вот ночи… Этого часа… Со страхом ждал, с надеждой, стиснув зубы и крепко сжав кулаки. Он много передумал за эти ночи, и вот оно!..

…Неизвестно еще, когда и как все случилось бы, если б он не съездил тогда в волость. Продал два мешка пшеницы и пошел прошвырнуться по городу. И тут откуда ни возьмись Скринска, друг детства. Пристал как репейник — поставь бутылку, давно не виделись. Андрюс и поставил. Согрелись оба, разговорились.

— Не боишься в деревне жить? — спросил Скринска.

— А кого бояться-то?

— Он еще спрашивает! Бандюг.

— Холера их…

— Думаешь, я бы это взял? — Скринска похлопал по прикладу винтовки. — Но когда эти суки однажды теркой мой зад изувечили, такое бешенство напало, что говорю: «Погодите, еще посмотрим, кто кого…» Тебе вообще-то надо тоже в народные-защитники. Примем.

— В истребители-то?

— Не важно, как называть.

«Вот показал бы кулакам! — подумал Андрюс. — Попомнили бы они меня. А Маркаускас узнал бы и с ходу откинул бы копыта…» Но вдруг в голове Андрюса мелькнуло: под Рудгире ухлопали девятерых. Будто бревна сложили на телегу и увезли потом их свои. Бандиты, говорят, там засаду устроили.

— Да я, знаешь, нет… Нет, нет… Я землю хочу пахать! — выдавил он и опрокинул стаканчик.

Скринска ухмыльнулся, как будто Андрюс черт-те какую глупость ляпнул.

— Пока бандюги шляются, землю пахать не будешь.

— А я вот пашу.

— На кулака пашешь. Кулаку по старинке служишь, Андрюс! И долго еще собираешься служить?

Андрюс откусил от луковицы, как от яблока, и, не морщась, стал жевать.

— А когда Маркаускас на тебя бандитов натравит, поздно будет. Думаешь, к нему бандюги не захаживают?

Андрюс вспомнил, как, возвращаясь с мельницы, он увидел две тени, мелькнувшие в саду. Тени тут же исчезли за вишнями. Маркаускасы казались испуганными, и когда Андрюс спросил, кто приходил, хозяин даже выронил из рук мешок с мукой. «Никто не приходил, может, кто мимо шел…» Андрюс спросил у Тересе, но та отвела глаза: ничего, мол, не знает и никого не видела. Но Андрюса не проведешь.

— Ха, не захаживают! Видел как-то вечерком. Двух.

Скринска уставился на Андрюса, озорно подмигнул ему и наполнил стаканчик.

— А что я говорю! Если еще не донес на тебя Маркаускас, то мигом донесет. Это уж как пить дать.

— А что ты думаешь…

— Когда это было? — спохватился Скринска.

— Чего?

— Бандюги, спрашиваю, когда к Маркаускасу заходили?

— Да не скажу… Помню, пахали. Приходил Пранис Наравас… Потом я на мельницу уехал… В тот же вечер! В тот же, это я точно помню.

— Говоришь, Пранис Наравас был?

— Был!

— И в тот же вечер бандюги?

— В тот самый!

— А когда Пранис Наравас погиб?

— Через неделю, что ли… Да, через неделю!..

Выпили еще по одной, и тогда Скринска достал из кармана мятый листок бумаги, карандаш и положил перед Андрюсом.

— Напиши-ка, Андрюс. На бумаге все выложи. Что знаешь, чего видел…

…Скрипит дверь чулана, и луч света, лизнув стену и столик, ослепляет Андрюса. Андрюс закрывает глаза, но все равно чувствует лицом обжигающий свет.

— Кто тут? — сухой и скрипучий мужской голос.

— Андрюс, — говорит Маркаускас и добавляет, вдруг вспомнив: — Новосел…

Свет все больнее обжигает лицо, сползает пониже.

— Документы!

Андрюс опирается на локоть, стаскивает со стула штаны и чужими пальцами залезает в карман.

— Живо!

— Это новосел, — повторяет Маркаускас. — Тут его вся эта половина избы.

Человек опускает автомат, берет паспорт. Долго листает, рассматривает.

— Фамилия как?

— Марчюлинас.

— Имя?

— Андрюс.

Мужчина закрывает паспорт, отдает.

— Новосел?

— Новосел.

— Бандитов нету?

— В чулане нету.

Человек с Маркаускасом выходит. Темнота сгущается еще больше, и Андрюс снова стучит зубами. Вот холера! Никак не согреться!

На столе дымятся щи, сваренные на смальце, картошка в мундире. Изба полна теплым вкусным запахом, и мужчины гремят ложками, налегая на тарелки и миски, но никто не говорит ни слова. Будто всю неделю не жрали, — думает Маркаускас. Уже утро, но ему кусок в горло не лезет, он не чувствует вкуса, щи почему-то пахнут ветром.