Жажду — дайте воды - [25]

В пятнадцатом году Турция накрыла могильным камнем Западную Армению, теперь она готовится обратить в прах и Восточную Армению. Что за судьба?.. Под пятой у Германии почти вся Европа. На моей карте тысячи черных кружочков — от самых Карпат и до среднего течения Волги. Когда теперь доведется стереть эти кружки?

— Послушайте, товарищ лейтенант, — сказал я, — вы так много сделали для меня доброго, не смогли бы еще помочь, чтобы меня из госпиталя прямо сейчас отправили на юг Армении, на границу?

— Думаю, в этом нет никакой надобности, — сказал лейтенант. — Гитлер и до Грозного не дойдет. Он увяз в Сталинграде. А Баку ни в коем случае не будет сдан. Судьба Северного Кавказа решается в Сталинграде.

Его уверенность обнадежила меня.

Ерем Шалунц забыл о своем вечном голоде.

— Если турки нападут на нас, — сказал он, — растопчут Армению. Пусть они даже месяц пробудут на нашей земле, это смерти подобно. Что нам делать?

— Проситься в часть, — решил я. — Полечились, и будет. Надо возвращаться на фронт.

Ерем согласно кивнул.

* * *

К главврачу мы пошли вдвоем.

— Хотим вернуться в наши части…

Он осмотрел у нас раны и помрачнел.

— В таком состоянии никто вас из госпиталя не выпишет. И вообще не считайте, что наступил конец света. Мы еще покажем Гитлеру свою силу. Вот долечитесь, тогда и пойдете снова на фронт. Понятно?

Сегодня десятое августа. Спустя четыре месяца и восемнадцать дней мне стукнет девятнадцать. В записях моих тревога.

БРАТЕЦ-ОХОТНИК

Меня вызвали в штаб. Спросили, какое образование и профессия, и сказали:

— Направляем вас на курсы младших лейтенантов.

— Куда?..

— Рядом это. В нашем же лесу.

Срок обучения — всего два месяца. Выходит, уже в сентябре закончу курсы и стану младшим лейтенантом. Что ж, это не плохо.

* * *

Я учусь.

Войны здесь нет. Но боевой подготовкой мы занимаемся по восемнадцать часов в день. Мне легко, я-то был наводчиком и миномет знаю отлично. Плохо тем ребятам, которые впервые берутся за оружие.

* * *

Утро. По дороге на учение я вдруг услыхал в лесу песню.

Братец-охотник, в горы придешь,

Горную серну станешь искать…

Напевал кто-то по-армянски. У меня от волнения дух захватило. Я рванулся на голос. Вижу, три-четыре человека роют яму. Один из них смуглый, с маленькими усиками, подбородок чуть выдается, что характерно для наших горцев. Боже праведный, да это же Серож! Он бросил лопату и обнял меня.

— Вот так встреча! Ты курсант?

— Курсант, — сказал я, — минометчик. А ты?

— А я пулеметчик.

— Здорово поешь, брат.

— Просто песня хорошая. Благодаря этой песне я столько армян нашел. Едва запою, как на голос идут то один, то другой…

Он угостил меня махоркой.

— Стал курить? — удивился я.

— А что делать?..

* * *

Я часто встречаюсь с Серожем. И это здорово.

Не прошло месяца со дня обучения, а нам вдруг присвоили звания младших лейтенантов и рассылают по частям.

— Там большая нужда в командирах…

Группой пробираемся к правому берегу Волхова, туда, где дислоцируется наша дивизия. На мне командирское обмундирование, и на петличках один кубик. Я ужасно смутился, когда вдруг какой-то сержант меня поприветствовал. В новой форме я более сдержан и полон чувства ответственности. Моя жизнь меняется.

* * *

Серожа направили в пулеметный батальон особого назначения.

Нашу дивизию, как выяснилось, перебросили неизвестно куда, а потому меня прикомандировали к другой части командиром минометного взвода. Здесь все люди для меня новые, кроме Сахнова. Он вылечился и только неделю назад, выписавшись из госпиталя, прибыл по назначению в эту часть. Мой адрес: полевая почта 143, в/ч 168. Сахнов стал говорить со мной на «вы». Я удивился:

— Что это еще за новости, Сахнов?

— Ну а как же? — удивился и он в свою очередь. — Вы же теперь командир, нельзя без уважения…

Я хмыкнул, а сам с грустью подумал: может, это начало нашего отчуждения?

Командир нашей роты человек пожилой — лет под пятьдесят — и добродушный. Он долго со мною беседовал, и, похоже, я пришелся ему по душе.

Наш полк стоит на правом берегу Волхова, близ Селищевской крепости. Место высокое. Внизу река, а дальше еще высота, и на ней уже враг. Там церковь, говорят, времен Александра Невского. Она разрушена. За каменной стеной, опоясывающей церковный двор, немцы устроили свои огневые точки.

Мы ведем оборонительные бои.

Я познакомился со своими бойцами и с позициями, которые занимает взвод.

Командир роты направил меня на наблюдательный пункт, заменить там лейтенанта-наблюдателя.

— Это я тебе по дружбе такое дело доверяю, — сказал он.

— Благодарю. Я с удовольствием исполню приказание.

Он угостил меня водкой.

— Похлопочу, чтобы тебя назначили на мое место…

Чувствуется, у него какая-то боль на душе. И до чего же много у этих стариков разных сложностей!

Он рассказал, что три месяца назад его разжаловали. Был раньше полковником, командовал полком.

— Не спрашивай только, за что разжаловали, — попросил он. — Тридцать лет службы перечеркнуты…

Я не нашелся, чем его утешить. Но чувствовал сердцем, что страдает он безвинно. Этот добрый русский человек чем-то очень напоминал мне отца.

Я перебрался на наблюдательный пункт нашей минометной роты. Даже не пытаюсь искать Шуру. Боюсь сталкивать свою черствость с ее нежностью. Одно слово — дичаю.