Сначала за столом чувствовалась неловкость. Я и сам не знал, о чем говорить с первой дамой Франции. Но постепенно беседа оживилась. Мы говорили о кино и о театре. Барро, Блие и Перье предпочли говорить о театре, о налогах, субсидиях. Наш же хозяин все время возвращался к кино. Кто-то задал ему традиционный вопрос, какой фильм он взял бы на необитаемый остров. Ответ последовал немедленно. Прошу прощения, но были названы "Дети райка".
По-настоящему серьезный разговор завязался в соседнем зале, куда подали кофе. Отведя меня в сторону, президент спросил, почему во французском кино уже нет таких значительных фильмов, как прежде... Неужели молодым режиссерам недостает таланта? Я ответил, что... не могу ответить. Вероятно, им не дают необходимых средств. И добавил, что не знаю, есть ли у них честолюбие, важное для того, чтобы рассказать о чем-то серьезном и тем самым бросить вызов публике. Пьер Бийар из "Журналь дю Диманш" очень коротко определил нынешнее французское кино: "Прежде оно было торжественной мессой, а теперь в одиночку предается порокам". Президент спросил, почему все артисты "левые". На это ответить было проще: слово "левый" отождествляется со словом "свобода"...
В одной из групп заговорили о порнокино. Бернар Блие выступил в защиту "Вальсирующих", поставленных его сыном Бертраном Блие. Другие были сдержанны. Президент же сказал, что пока он остается в Елисейском дворце, он не запретит ни одного фильма, чтобы семилетний срок его правления не оказался замаран покушением на нечто подобное бодлеровским "Цветам зла" или флоберовской "Мадам Бовари"...
Едва президент удалился, Симон, догадывавшийся о моих опасениях, спросил: "Ну как? Я хорошо себя вел? Я ведь и рта не раскрыл..." А уже на улице, где нас поджидала толпа журналистов с микрофонами и камерами, он поставил финальную точку, сказав своим тоненьким голоском: "Хорошенькое это местечко! К тому же в центре..."
В такси мы уехали вместе. Симон взял с меня слово, что я навещу его в Нуази-ле-Гран. Ему хотелось познакомить меня с подругой, "дивной девушкой" потрясающего таланта. Жаль, что президент ее не пригласил...
Больше мы не виделись. Через несколько дней он умер. "Канар аншене" не приминула заметить, что его отравили в Елисейском дворце.
Когда я звонил Габену по поводу приглашения на тот обед, он проворчал: "Старые фильмы -- это хорошо. Почему бы нам не сделать новый?" В последнюю минуту от приглашения он отказался. В тот день ему предстояла запись его песенки "Я знаю" на английском языке, уже была заказана студия. Газеты же утверждали, что он не явился на обед в знак протеста против высоких налогов.
Я обратился в "Журналь дю Диманш" с намерением рассказать, как было на самом деле. Тщетно. Тогда я позвонил в АФП. Та же реакция. Только в воскресной программе Мишеля Дрюккера я сумел рассказать об истинных причинах отсутствия Габена в Елисейском дворце.
Габен смотрел эту передачу и позвонил мне. Он не поблагодарил меня. Слова "спасибо" не было в его словаре. Но по его интонациям я понял, что он тронут.
Пора заканчивать.
Я хотел показать, что каждый фильм -- это результат борьбы. Постоянной. Ежечасной. Против всех -- продюсеров и технического персонала, прокатчиков и хозяев кинотеатров. И подчас, увы, против актеров, которых ты сам и выбрал.
Кино -- это долгий путь по песчаной и неуютной, как говорится в одной песне, дороге, в конце которой далеко не всегда ожидает победа. И все равно! Начинаешь все снова, несмотря на чье-то непонимание, скупость, враждебность и неизменную подозрительность. Борешься с ощущением одиночества, которое подчас толкает на неоправданные вспышки гнева.
Когда-то Фейдер говорил мне:
- Увидишь... Когда приступишь к картине, почувствуешь страшное одиночество... Ты будешь думать о своем фильме и днем, и ночью. И будет казаться, что все вокруг заняты только своими незначительными делами.
Сколько раз я вспоминал эти слова? Сколько раз ощущал себя Сизифом?
Не важно. Нужно продолжать взбираться наверх, даже если знаешь, что камень снова упадет и все придется начинать сначала.
Значение имеет -- и навсегда остается, подобно отметине, -- лишь поруганная дружба и преданная большая любовь. Все остальное -- рутина, будни.
И пусть это у кого-то вызывает ярость, но я собираюсь продолжать работать, пока есть силы и пока у меня будет такая возможность.
Да! Совсем забыл...
Недавно один друг открыл мне то, чего я до сих пор не замечал. Анаграммой моей фамилии является слово ЭКРАН.
Перевод с французского и примечания Александра Брагинского