Жажда/water - [66]

― Ее имя.

Драко рывком поднялся с нее и повалился на спину, тяжело дыша.

― Нет, ― пробормотал он, отлично зная что, почти наверняка, так и было.

― Сказал.

Он опять слышал отголоски слез в ее голосе. Мерлин. Чего она ожидала? Наверняка уже должна была понять, что, даже если Драко все отрицает, он врет. Все врет.

Он врал только словами. Чувства были ясны, как день. Не то, чтобы он пытался их от нее скрыть. Пэнси села, торопливо натягивая трусы и прошипела:

― Ты ублюдок.

Она что, раньше не знала? Наверняка знала.

― Я никогда тебе этого не прощу.

«Нет, наверное, не простишь»… ― и тогда Драко посетила запоздалая мыслишка, а кончила ли она? Он ничего не почувствовал, но ведь запросто мог и не заметить. Не очень-то он о ней и думал. А если она не кончила — тогда поздравляю, Драко, ты совсем свихнулся из-за этой суки Грейнджер. Ему вдруг почти захотелось проверить, узнать у Пэнси, да или нет. Банально, бессмысленно, и все же что-то, чем можно заполнить молчание.

Так он и сделал.

― Ты?.. ― начал он.

― Что я? ― выплюнула она, вскакивая с кровати. Пригладила волосы и оглянулась в поисках туфель.

Нет. Он не будет спрашивать. Зачем? Оно ему надо?

― Понравилось ли мне? ― прошипела Пэнси.

― Типа того.

― Какое тебе дело, Малфой? ― Срываясь на крик, засовывая ноги в туфли и подбирая сумку. ― Я не она, правда? Не та грязная куколка, которая спит у тебя за стенкой. Тебе хорошо дрочится на нее, Малфой? Ходишь в ванную, чтобы прижать ухо к двери и послушать, как она дышит?

― Пошла ты, Пэнси.

― Не волнуйся, ― рявкнула она. ― Я ухожу.

Глава 10

Драко еще лежал в постели, пытаясь отдышаться, а дверь его спальни уже открылась и тут же захлопнулась с такой силой, что могли вылететь стекла. Обдав его дождем осколков.

Они оба знали, чем это кончится. Пэнси не была дурой. Но это капельки не уменьшило боль, которая с мстительным бешенством билась у него в голове.

Драко лежал и размышлял. Если подумать, вся эта чертовщина, которая творится с его телом — просто шутка. Большая толстая уморительная шутка. Последние десять минут, проведенные с Пэнси, принесли что угодно, кроме удовлетворения. Сокрушительное разочарование, но чего он еще ожидал, только не заталкивая многосущное зелье ей в глотку? А самое смешное. Отыметь Пэнси — единственное, что он за последнее время сделал правильно, по-отцовски. Но придется напрячься, чтобы перестать ненавидеть каждую минуту этого. Обхохочешься. Или это, или тот кошмар, что он, безусловно, предпочел бы трахаться с грязнокровкой.

Может, в глубине души Драко считал, что быть внутри кого-то, помнить, что кто-то все еще так сильно хочет его ― поможет. Всплыть на поверхность, глотнуть воздуха; хоть немного освежит голову. Если бы хоть какая-то частичка его еще помнила, что в жизни есть что-то еще, кроме Грейнджер, Драко смог бы осознать всю глубину своего падения.

Потому что так и было. Он знал, что пал, низко, погребен под толстым черным слоем земли в глубине собственного мозга, но не знал, насколько. Было не с чем сравнивать — в голове не осталось ни капли разума. Одни дикие крайности. Тяга к ее темной красоте против воли отца. Который, наверное, убил бы его за все, что произошло в эти последние несколько недель. Не то, чтобы Драко это заботило. Он все еще был Малфоем. Все еще ненавидел грязнокровок. Все еще понимал, что за все сделанное, за все, что он делает сейчас, наказание было едва ли не важнее выживания.

И, Мерлин. Он так устал.

Эта история уже потеряла прелесть новизны. Но все еще продолжалась.

И тут Драко услышал внизу крики. Громкие, злобные, визгливые вопли, складывающиеся в слова.

Пэнси.

И есть только один человек. Только один, кто может быть сейчас внизу с ней.

Драко вскочил так резко, что у него закружилась голова.

* * *

Гермиона застыла, едва войдя в комнату.

Она слышала их, громкие, тягучие, ядовитые стоны, сочащиеся через потолок. Его имя, снова и снова. Почти крик.

Малфой. И кто-то еще с ним, какая-то девица, мечущаяся на простынях, в то время как он трахал ее с такой силой, что, казалось, слышно, как сталкиваются кости.

Если бы у Гермионы хватило присутствия духа, чтобы справиться с собственным телом, она бы развернула его и вытолкнула за дверь, вывела прочь отсюда. Закрыла уши руками и выбросила из головы память об этих звуках, без остатка. Сделала так, чтобы они растаяли. Превратила в блаженное неведение, как будто никогда и не слышала; не было внезапного тугого узла боли в горле, шока, на миг прервавшего стук чего-то кровавого и мерзкого в груди.

Но ее не случилось рядом, чтобы забрать себя. И поэтому пришлось стоять там, и слушать, почти упав, привалившись спиной к стене.

Но почему?

Почему слушать эти звуки так больно? Почему то, что он вернулся к заведенному порядку и снова начал трахать всех, кто пожелает, стало такой неожиданностью? Что она думала? Что что-то в его словах, в том, как он смотрел на нее, значило, что он не сможет прикоснуться к кому-то еще?

«Твою мать, ты дура, тупая сука. Такая наивная. Ты сказала ему, что все кончено, и, опаньки — он принял это. Три дня, и он пришел в себя. Потому что, Мерлин, это то, чего ты хотела.