Жажда/water - [31]

Что это за латинское слово? То, что означает одновременно ненависть и отвращение? Odium. Вот что было между ними. И даже оно не было достаточно сильным. Таких слов вообще не существовало. Если бы они были, он бы их уже использовал. Каждое. Швырял бы их в него, как ножи. Снова и снова…

― …эта сука Грейнджер.

Гарри вскинул голову. Замер. Ее имя.

Кто-то сказал ее имя.

И чей это был голос? Откуда?

― Я, е* твою мать, выцарапаю ей глаза, Милли, ― сказал голос, ― Вот увидишь.

Пэнси Паркинсон.

Гарри прижался к стене. Он слышал ее прямо перед собой, в тускло освещенном коридоре за углом. Голос звучал, как дребезжащее железо.

Какого дьявола она о ней говорит? О Гермионе?

Гарри слушал.

― Если кому-нибудь сболтнешь, клянусь, ты пожалеешь.

― Я ведь обещала, что не проболтаюсь.

Миллисент Буллстрод. Ужасная, даже по голосу.

― Если все узнают, что творится между ним и этой… этой сраной грязнокровкой, я за себя не отвечаю. Поняла?

Какого черта она несет?

― Я думала, ты сказала, что ничего еще точно не известно. Ты не уверена.

― Это настолько очевидно, б**дь. Ты бы на них посмотрела. Меня от этого тошнит.

Сердце Гарри замерло.

Он перестал дышать.

Она что, блин, совсем офигела?

Скажите мне, что она выжила из последнего ума.

― Ну и что ты собираешься делать?

― И какого хрена я могу сделать? Наверняка рано или поздно он поймет, какая она вонючая сука. Я просто… Не могу поверить, что он остановил меня, Мил. Не могу поверить, что он не дал мне врезать этой наглой шлюхе. Это говорит само за себя, правда ведь? С чего бы он стал это делать?

С чего бы он стал это делать?

Гарри сжал кулаки. Нет, блин. Что бы ни было причиной мерзкого настроения Пэнси, она несет полную чушь.

Это не может быть правдой.

Не может.

Потому что.

Он бы знал.

― И я клянусь, в тот раз он сказал ее имя. Он прорычал его так тихо, блин, что я еле услышала, но я поняла. Ничего не сказала, но поняла.

Теперь Гарри слышал слезы в голосе Пэнси.

― Я такая дура! ― крикнула она. ― Почему, Милли? И то, как эта сука на него смотрела. То, как они смотрели друг на друга. Блин! Он сказал ее имя, когда мы трахались, бл*дь, и я не обратила внимания! Как я могла быть такой чертовой дурой…

С него было достаточно.

Гарри прижал ладони к ушам так сильно, что череп как будто зазвенел от боли.

Нет. НЕТ.

Пэнси ошибается. Она даже не представляет, насколько ошибается.

Она не могла бы навалить большую кучу дерьмовой чуши.

И он должен найти Гермиону.

Найти и спросить ее, и убедиться.

И Гарри бежал от этих голосов к подземельям. Так быстро, что можно было выдохнуть легкие прочь. Так быстро, блин, что сердце могло лопнуть и взорваться.

Не Гермиона. Не Гермиона.

В голове билась одна мысль.

Не с Малфоем.

С кем угодно, только не с ним.

Он не мог ошибиться. И даже если Пэнси права. Это только Малфой ее хочет. Только Малфой. Не она. И если он хоть пальцем ее тронет, блин, Гарри переломает все его гребаные кости. Все-до-одной-его-чертовы-кости.

А Пэнси бредит. Просто пытается придумать объяснение, почему у нее не ладится с Малфоем. Гермиона не такая. У нее нет ничего общего с этим безумием. И надо быть полной дурой, чтобы вообразить, что все это имеет хоть какой-нибудь смысл. Потому что его нет.

Это не имеет совершенно никакого чертова смысла.

Вот почему она ошибается. И чем скорее она это поймет, тем лучше.

Так почему же сердце Гарри билось так сильно? Так, что готово было выпрыгнуть наружу?

Он был уверен, что это просто дерьмовая куча преувеличений и лжи. Но ему не нравилось то, что они с ним делали. Это ненадолго, уговаривал он себя, только до тех пор, пока он не найдет Гермиону, не спросит у нее и не убедится. В том, что там не было ни слова правды. И она скажет ему правду. Настоящую правду. И он поверит каждому ее слову.

Между ней и Малфоем ничего нет. Они ненавидят друг друга. Это видно за версту. Она отчаянно ненавидит его. Так же, как и Гарри. Так же, как и Рон.

Гарри помчался вниз по шершавым каменным ступеням, в подземелья. Слова Пэнси визжали у него в голове.

Как они смотрят друг на друга.

Нет.

Не.

Гермиона.

Гарри не хватало воздуха, его мысли путались.

И тут он услышал крик. Громкий, хриплый, разрывающий уши голос.

Малфой.

Гарри добежал до двери и остановился так резко, что почти упал. Потный. Задыхающийся. Боль. Жар.

Кровь кипит в жилах и стучит в ушах.

― И что бы на это сказал мой отец? Он бы разорвал меня на х*й в кровавые клочья и наплевал на них! Ты грязная, и ты омерзительная, и ты грязнокровка! И я ненавижу тебя! Я, к чертовой матери, ненавижу тебя за то, что ты есть, Грейнджер! Я хочу, чтобы ты сдохла!

Гарри сжал кулаки.

Он убьет его.

(Нет. Не. Гермиона.)

Он убьет его, на хер.

Глава 6

У Гермионы было одно воспоминание.

Самое дорогое, самое любимое воспоминание о ней, Гарри и Роне.

Это было в Норе, летом после четвертого курса. Был август, может быть, самый конец августа, и была, наверное, одна из самых мучительно жарких ночей в ее жизни. Слишком жарко, и слишком влажно, и вместо сна — только горячечные, неудачные, провальные попытки заснуть. По крайней мере, для Гермионы. Она до сих пор не могла понять, как, прости Мерлин, ухитрилась заснуть Джинни. А Гермиона только лежала, прилипая к простыням. Без малейшей надежды на что-нибудь вроде ночного сквозняка.