Жажда всевластия - [4]

— Да, Павел Иванович, помогает плохо. Просто эта петрушка несовместима.

На экране — формулы и расчеты, диаграммы и выкладки. Зарываюсь в них.

— Если посмотреть... Есть резон. Я подам заявку узловикам. А ты пытайся, новый материал задействуй, подумай. В крайнем случае — поделим корпуса.

Вопрос идет за вопросом, пока все наиболее срочные не разрешаются или не отодвигаются на неопределенный срок. Всплывают, как мусор в речке, новые проблемы.

Время после оперативки не слишком отличается по темпу работы. Просто дается отбой обязательному присутствию, и дальше проблемы обсуждаются с глазу на глаз. Но работа не состоит из общения с сотрудниками только своего отдела. По большому счету, я не могу вникнуть во все технические проблемы, и часто мои решения основываются на общей логике. Моя основная задача — организация работы. Кроме поддержания дисциплины внутри него, необходимо работать локтями в толпе других отделов.

Положение наше среди этих гигантов незавидное. Математики занимают всю северную башню, прилегающие галереи, и в штате у них три сотни человек. Нейрофизиологи оккупировали подвалы, что при их численности элементарно. Безопасники вообще смогли позволить себе получить фасад. Не говоря уже о вотчине Торговца. Но разве дело в занимаемой площади?

Деньги и ресурсы, вот основная наша беда. Узловики, отвечающие за производство отдельных важнейших деталей, могут в любой момент позволить себе выкинуть полсотни тысяч долларов на проверку очередной теории. Когда у них плохо заводился новый процессор, умудрились в Дубне у ядерщиков пузырьковую камеру выбить. Во временное пользование. Они вообще основные клиенты безопасников и отдела внешних сношений — все время чего-то требуют. Нейрофизиологи, как жадные языческие боги, хотят человеческих тканей или натурных экспериментов, и хоть делается все почти легальным путем — стоит это тоже порядочно.

Мы — конечное звено этой цепочки. Истинность каждой отдельной теории до нас многократно проверяется, нам остается только собрать их в едином ящике, особо не заботясь о его внешнем виде. В общественном мнении наша работа не сложнее игры с детским конструктором, и сколько бы мы ни сказали слов в его опровержение, этого всегда будет мало. Нас постоянно хотят сожрать те же узловики, где-то всегда висит план нашей реорганизации, подчинения другому отделу.

С другой стороны — такие планы есть в отношении каждого отдела, даже безопасников. Мы достаточно уникальная структура, чтобы держать нас в виде отдельного подразделения. Но мы — самые маленькие, и я могу идти на конфликт с другими отделами только когда абсолютно уверен, что прав. А сейчас надо ругаться с финансистом всея института, Абаковым, которого за глаза никто кроме как Абакой и не называет.

Человечек этот не то чтобы мерзостный или подлый, просто до ужаса скупой. Даже его внешность иссушенной селедки, которая почему-то начала источать жир и масло, сморчка, буквально истекающего потом, не создала ему такой плохой репутации, как его скаредность. Это, наверное, свойственно всем финансистам — воспринимать выдачу денег из кассы, как жертву части собственного сердца, но Абака довел ее до карикатуры на самого себя. Причем он умудряется не перегибать палку: отказывай он всем или устраивай слишком большие скандалы при обсуждении финансирования, его бы попросили с должности. А этот скряга, стеная, охая и причитая, внимательно выслушивает ваши аргументы, и если они будут достаточно серьезны, деньги и ресурсы вы получите. Все-таки он остается главбухом высокого класса, да и в наших делах за столько лет понимать начал. Разумней всего было бы пропускать его завывания мимо ушей, но в Абаке, наверное, погиб великий трагический актер, он так эффективно бьет по мозгам своей мимикой, жестами и словами, что каждый разговор с ним считался подвигом.

Наши психопатологические безопасники только радовались такому обороту дел — сотрудники значительно экономнее расходовали фонды, которые давались им такими нервами. Для них прелесть ситуации состояла еще и в том, что Абака умел чутко улавливать настроение начальства, и когда оно сдвигало брови — безропотно открывал сокровищницу.

Масса недругов хотела бы записать его в ряды национальности, прославившейся своим ростовщичеством, но никакого однозначного результата — этнического или морального — получено не было.

Против обыкновения связаться с ним оказалось непросто.

— Игорь Евграфьевич, ругаться будем или по-доброму разойдемся? У меня истощаются средства на материализацию и вообще...

— Давай после часа, а? Я сейчас занят. — Почему-то он не стал ввязываться в спор, а тихо исчез с экрана.

После часа, так после часа, кто бы возражал? Только почему наш отдел узнает институтские новости последним? Я под деловыми предлогами обзваниваю полдесятка адресатов из соседних отделов, но ничего похожего на тревогу или панику не вижу. Потом наваливается еще тысяча и одно дело, из-под вороха которых выбираюсь только к обеду.

Прием пищи — дело обязательное, даже если ты совершаешь подвиг. Многие так не думают и строят из себя героев, работая без перерывов и выходных. Эти бегуны на короткую дистанцию скоро сходят с дорожки, потрепав нервы окружающим. Что ни говори, а правильная еда — основа. И к полудню работа людей по институту замирает.