Жажда всевластия - [2]

Гаражный бокс — самый обычный, выкрашенный серой краской, немножко пыльный. Когда выбираешься из машины, выходишь через дверь в его задней стенке и попадаешь в эдакий индивидуальный предбанник, выделанный желтоватым пластиком. А потом повторяешь процедуру, что принята на монетном дворе и любом уважающем себя алмазном прииске: оставляешь один комплект одежды в первой кабинке, а второй надеваешь в следующей, уже после контрольной рамки. Подобные проверки имели смысл лет пять назад, но сейчас толку в этом нет почти никакого. Если кто-то пронесет с собой биологический «жучок», наличие или отсутствие на нем одежды при контроле никакой роли не играет — все равно его обнаружат по другим признакам. Наномеханизмы, эти умные комки атомов, отловить еще труднее, и как этим занимается охрана, я вообще представляю с трудом. Тогда зачем так делается? По-моему — только из экономии средств и бюрократической лени. То есть психологи наверняка заготовили мегабайты убедительных объяснений, что это тоже нужно, что это тоже вырабатывает подсознательную уверенность в постоянной слежке, а значит, такой же подсознательный страх предать, и вообще от этого много пользы. Просто ремонт влетит в такую копеечку и истреплет столько нервов начальству, что с этой процедурой мирятся, как с мелким неудобством. Второй комплект одежды, впрочем, свой, и менять его можно почти каждый день, так что вся женская половина персонала успевает гоняться за модой.

Из второго предбанника после писка контрольной аппаратуры и вежливого жеста возникшей голограммы надо выйти в общий коридор к лифтам. Голограмма, кстати, достойна отдельных слов — из стены высовывается лицо какого-то бесполого существа, снабженное вымученной улыбкой, и рука, одетая в смесь военного мундира и больничной пижамы. Всем этим добром можно безотказно пугать детей.

У лифтов всегда очередь — два-три человека будут стоять у створок даже в полночь. Иногда за кем-то андроид несет приборы, иногда катиться тележка, загруженная инструментарием. Но подолгу у лифтов тоже никто не стоит — полминуты ожидания, и его прозрачные двери распахиваются. Трудно решить, это очередная выходка психологов или просто такая программа оптимизации работы машин. Институт никогда не спит, и бессонница организации рождает причуды в ее работе.

— Доброе утро! Ты чего, вах, такой грустный? — Давид, технарь-узловик, пытается выгнуть брови так, чтобы они могли соперничать с кривизной его носа. Национальный колорит как дежурная шутка.

— Нормально. — Я и правда мрачновато смотрюсь перед работой. — Как наши, проиграли, выиграли?

А шут с ними, результат без игры знать не хочу, досмотрю вечером.

Лифт глотает нас и поочередно выплевывает — каждого на своем этаже. Перед входом в отдел архитектоники — последняя проверка: надо просто приложить руку к панели.

Архитектоника компьютеров в институте — эта моя сфера. Где-нибудь на фирме или в концерне всегда есть отдел дизайна и эргономики. Ведь компьютеры должны продаваться и быть красивыми и удобными. Есть в корпорациях и отделы архитектуры компьютеров — ведь все эти новые процессоры, дисководы и тому подобные вещи надо как-то уместить в одном ящике, и чтоб этот ящик не был слишком большим. Отделы архитектуры никогда не живут в мире с дизайнерами: идет вечный конфликт продавца и технаря — первый хочет чего-нибудь модного, необычного, дешевого, а второй — сложного и дорогого. Грызут они друг друга по этому поводу нещадно: вечно между ними подковерные интриги, громкие скандалы и слухи о сокращениях. Вплоть до членовредительства и убийства.

Но все эти разборки — удел фирм, так там борются с бюрократией и экономят средства. У нас главное — производительность. Наш товар и так покупают: военные, академики, те же фирмачи. Он не нуждается в обычной рекламе, как удав кролика, приманивающей человека к прилавку. К нам идут те, кому надо в вычислениях быть чуть быстрее и мощнее своих конкурентов, те, которым это необходимо срочно, немедленно. Приходят как заговорщики к оружейнику, первому склепавшему очередную убийственную игрушку. Быть может, завтра такие игрушки появятся на каждом углу, тогда вспомнят и про дизайн, и про скидки, но здесь, сегодня и сейчас их можно достать только в одном месте. Единственное, что иногда делает институт, — напоминает чиновникам и промышленникам, что в первую очередь подобные нужды надо ликвидировать у своих специалистов, и лучше им работать на нашей технике. Импортные глаза все-таки чужие, могут увидеть лишнее. Поэтому за внешний вид и за компоновку машин отвечает один отдел — архитектоники. Мой отдел. Четыре этажа в левой башне, сорок два человека персонала, сотни компьютеров, десятки разновидностей автоматов. Самый маленький отдел института.

Собственный кабинет — хорошая вещь, такая индивидуальная ячейка на втором уровне отдела, в середине башни. Хорошая не столько иллюзией тишины и одиночества — ни того, ни другого почти не бывает, — сколько тем подсознательным ощущением, что тебя никто не хлопнет по плечу, никто не будет стоять у тебя над душой, когда ты принимаешь решение, а ты в это время на экранах видишь всех или почти всех сотрудников. Есть в этом привкус шапки-невидимки, центра паутины и командного бункера одновременно — место власти, делающее тебя незримым. В остальном это средних размеров комната в салатовых тонах, умеренно заставленная оборудованием, так же умеренно увешанная картинами и деревянными масками. Какую-то часть из них нарисовал и вырезал в свое время я сам. Странный предмет для гордости.