Жажда справедливости - [24]

Члены коллегии растерялись перед внезапным напором строптивого следователя. Они надеялись, что под крюковской проблемой уже подведена черта. Вот неугомонный! Тункель как председатель дисциплинарной тройки сию минуту с ним расправится. Надолго запомнит парень! Ершист больно!

— Вот шо в яблочко, то в яблочко! — воскликнул Вальцев. — По-нашему мыслишь, по-пролетарски. Яблоновского — в яблочко! — И он оглушительно засмеялся.

— Существенный вывод из тихвинской истории заключается в том, — продолжил после мимолетной паузы Крюков, — что руководство в центре обязано нести постоянную ответственность за принимаемые решения, причем давность тут не играет роли. Нельзя принимать решения и не нести ответственности. Телеграмма всколыхнула весь город, так и до греха рукой подать. Подчеркиваю принципиальность и выдержку укомовцев, потому что нынче любая заваруха, получившая сомнительное направление, играет на руку врагу и даже оборачивается иногда большой кровью, о чем товарищ Чарушин на инструктаже сам говорил и с чем я вполне согласен.

— Не слишком ли о себе возомнили, тов. Крюков? — произнес сурово Тункель. — Безостановочно нападаете на руководство.

— Тю, Оскар, шо ты до него привязався?

— Я ничего до него не привязався, — повторил, кривясь, Тункель. — Он широко зашагал, прощупывается тенденция к менторству, что мне откровенно претит. Я привык правду-матку резать в глаза. Да, мне апломб тов. Крюкова антипатичен. Где ваша большевистская скромность, товарищ? Вы извлекаете истину из-за пазухи, как господь бог. Но разве вашими устами глаголет истина в последней инстанции? Еще посмотрим, что покажет анализ новых, более свежих инцидентов. Мы не позволим вам замахиваться на губернские органы и тем более заниматься диффамацией московских товарищей. Прежние заслуги по разоблачению врагов вас не спасут.

Ему стоило немалых трудов выражаться не спеша, но финальную часть он все-таки выпалил в убыстренном ритме. Пора пришла зажигать очередную папиросу, и, очевидно, оттого Тункель замолчал.

Воспользовавшись тишиной, зампред вставил:

— Вопросы еще есть? Прекрасно. Нет вопросов. Кто за то, чтобы признать отчет удовлетворительным? Кто против? Нет против. Кто воздержался? Один. Тов. Тункель. Мотивы?

— Вышеизложены, — уронил Тункель.

— Слово для резюме тов. Бирюкову.

Весь кабинет с мебелью и со всеми членами коллегии жарко поплыл перед Крюковым. Он даже не смог вглядеться в лицо Бирюкова, чтобы получше усвоить отрывистые фразы. Только улавливал, как сквозь подушку, интонации мерного, тяжеловесного баска.

— Мнения членов коллегии не расходятся. Инструктор Крюков к дальнейшему прохождению службы пригоден. Но ему нужно учесть недостатки — неоправданный либерализм, который, углубляясь, может перейти в буржуазную отрыжку мягкотелости. Не пренебрегайте этим замечанием коллегии, Крюков. И побольше скромности, товарищ!

— Да, обдумайте наши рекомендации, тов. Крюков, — повторил вежливо зампред, будто недавно не умерял его пыл, советуя оставить в покое товарищей из Москвы. — Заседание коллегии закрыто.

Вальцев, прочно опираясь на кулаки, поднялся из-за стола, бросив загадочно Тункелю:

— Не прав ты, Оскар Тункель. Нутро у хлопца здоровое. А то, шо он не Талейран-Перигор, как мы с тобой, так то за километр нюхом чуть.

И между ними внезапно вспыхнул застарелый спор.

— Потерпим, — съязвил Тункель не менее загадочно, — потерпим, как из твоей квашеной капусты мне кислые щи сварят.

— Ты с Зильбером промахнулся? Промахнулся. Угробили Зильбера, нету Зильбера. А без Зильбера худо, — сказал зло Вальцев.

— Внашемделебезошибокнебывает, — застрочил Тункель, поплевывая. — ЯжтебянеупрекаючтотыизгруппыКравцовадвухподвелподвысшуюмеруинапрасно. — Он как бы испытывал облегчение, что может вновь говорить скорострельно.

— То разные предметы, — возразил Вальцев. — Кравцов сам контрик.

— Менять в срок успевай, — сказал уже медленнее Тункель, — если хоть одна червоточина возникает. А у него две: религиозный дурман и выпад против тех. Плюс апломб. Скромности маловато.

— Я добре знаю, Оскар, шо ты преданный сын революции, шо ты железный человек. Но тасовать и тасовать — так и без панталон останемся.

— Не останемся. — И отвечая, он вдруг улыбнулся немного странной, по-детски обиженной и одновременно благодарной улыбкой.

Крюкову кое-что из их перепалки открылось. Он вовсе не удивился и не испугался, хотя речь велась отчасти и о нем. А как же иначе? Великая скоковская истина — борьба на два фронта — принесла Крюкову победу. Он протиснулся за Скоковым в приемную.

— Счастлив твой бог, — вздохнул, отирая лоб, замзав, когда они спустились по лестнице. — Я тебя предостерегал — без острых углов. А ты докладываешь, как дрова колешь. Вот тебе Оскар и воткнул меж ребер скромность. Не забывай его науку. Он преданный сын революции. Ты же сегодня ответ держал перед ней. Но революция — не что-то там такое, — и Скоков пренебрежительно провертел указательным пальцем воздух, — черт-те что! Революция — это, во-первых, жажда справедливости, а во-вторых, это люди. Лю-ди! И ничего больше. Революция — это святое, но люди — не святые, не ангелы. Сообразил разницу? Люди есть люди. Ладно, иди отсыпайся. Завтра — в восемь ноль-ноль.