Жажда смерти - [78]

— Ну, не вашим же сыном мне было представляться, — ответил я с достоинством.

— Наглец, — сказал генерал беззлобно. И дружелюбно хлопнул меня по плечу.

У Тухватулина отвисла челюсть. О наших прежних отношениях с Лихачевым он, разумеется, не знал.

— Ты иди, — кивнул Лихачев Тухватулину. — Займись чем-нибудь. Рапорт какой-нибудь напиши. Мы тут вдвоем поговорим. Только повестку ему не забудь отметить, а то его не выпустят.

Тот попятился и исчез за дверью.

— Садись, — пригласил генерал. — Закуривай, если хочешь.

Я сделал и то и другое. Лихачев опустился в кресло напротив меня, тоже взял сигарету, пару раз коротко затянулся и раздавил окурок в пепельнице. Сегодня в его порывистых движениях чувствовалось скрытое возбуждение. Я догадался, что он пребывал в охотничьем азарте.

— Ну что? — спросил генерал, подмигивая. — Удивляешься? Дескать, как же так? Вроде дружили мы с твоим шефом. Обнимались-целовались. На губернаторском балу танцевали, как шерочка с машерочкой. И вдруг на тебе! Прошла любовь.

Я промолчал. Возможно, он ощущал некоторую неловкость и хотел ее преодолеть, придав нашему разговору прежний дружеский характер. Вообще-то он любил подурачиться и подурачить. Но в этой ситуации помогать ему я не собирался. Мы были по разные стороны баррикад, и я ему не доверял. Да и шутливость его в сложившихся обстоятельствах казалась мне довольно искусственной.

— Вот и он не понимает, — продолжал генерал в том же тоне. — Друг-то мой закадычный, Владимир Леонидович. Терзается сомнениями. Отчего я его разлюбил? Что не так? — Генерал скорбно покивал. — А я ведь его не разлюбил. Ни в коем разе! Наоборот! Я его, кстати, видел на днях, — перебил сам себя Лихачев. — В Москву меня вызывали. Приезжаю в аэропорт, прохожу через ВИП-зал, мне по штату так положено. Билеты мне выписывают на первый ряд. Заметь, я не просил. Мне без разницы, где в самолете мучиться. Меня хоть в багажное отделение помести, только в газету не заворачивай. А летел я этой «тушкой» маленькой, в которых бизнес-класса нет. Ну, ладно. Иду в самолет, сажусь на свое место. Подходит стюардесса, девчонка лет двадцати, и мне писклявым голосом сообщает: на этих местах сидеть нельзя! Постойте, говорю, как нельзя? У меня же в билете указано. Заметь, я в мундире. При погонах. Начальство московское требует, чтоб при полном параде мы туда являлись. Генерал-лейтенант как-никак. А она: на этих местах сидит Владимир Леонидович. И второй ряд не занимайте. Там его охрана располагается. Я, знаешь, перепугался весь!

Генерал схватился за голову и съежился, показывая, как он перепугался.

— Заметался! Простите, говорю, великодушно, что рылом не вышел. Зарвался, говорю. Собрался с охраной своего друга рядышком побыть. На одной скамеечке. Про него-то самого уж я, конечно, не мечтаю. Но с охраной, думал, мне можно. Хорошо, что вы меня одернули. Спасибо вам. Извините, говорю. Погорячился. Не знал, что тут такие важные люди. Сам Владимир Леонидович! Да!..

Ну, засунула она меня подальше. И тут подъезжают черные «мерседесы». Штуки две или три. Гордо так. Прямо к трапу. И выходит мой товарищ, Владимир Леонидович Храповицкий. Собственной персоной. С девушкой. За ним толпа его нукеров. Плывут, значит, они по проходу, так вразвалочку. Владимир Леонидович и красавица ни на кого, естественно, не смотрят. А на кого глядеть-то? Если всего два человека приличных во всем самолете. Он да она. А остальные — шушера. Вроде меня. Охрана — та, конечно, рыскает глазками. Подозрительно. Как бы кто не умыслил их великого начальника обидеть. Пихнуть, например, его или его девушке свой телефончик незаметно сунуть. Дескать, полюбил вас вмиг, терпежу нет, звоните если что. Но я — нет. Не сую телефончика. Хотя, конечно, охота мне. Но скремнился. Место свое знаю. И сижу себе скромно так. Газетку читаю.

Генерал откинулся в кресле и притворно потупился, изображая чтение газеты. Он наслаждался представлением.

— И кто-то из нукеров меня, надо думать, заметил. И шепнул ему, что я в самолете. Ну, друг-то мой — сама любезность. Что-что, а этого у него не отнимешь. Знаешь же его. Весь в заботе о людях. Подошел сам. Не стал за мной посылать. Расшаркался. Дескать, Валентин Сергеевич, что ж вы здесь, на задворках отираетесь? Пойдемте ко мне. Ко мне, слышишь? — не вытерпев, фыркнул он. — А самому-то невдомек, что мое место занял.

— Вы пошли? — спросил я с любопытством.

— Пошел. Поскакал. Я же не гордый. Друг позвал, я и побежал. Вприпрыжку. Он даму свою шуганул подальше. Мне рядом велел сесть. И начал. Строго так. Дескать, что же это такое происходит с моим родственником? С Трахтенбергом этим, дорогим моему сердцу. Что же вы, Валентин Сергеевич, творите? Что себе позволяете? Чем я, дескать, заслужил такое хамское панибратство? Проверки эти ваши туфтовые? Как, по-вашему, к ним губернатор отнесется? Я тут опять весь перепугался. Ой, говорю, плохо отнесется. Раздраконит меня. Как же я раньше-то не подумал? Да вы не волнуйтесь, говорю, Владимир Леонидович. Проверочка-то совсем ерунда. Плано вая она у нас. Никакого отношения к вам это не имеет. Разберемся. Ну, может, оштрафуем маленько. Если вы нам позволите. А не позволите, так свои еще дадим. А то уж больно ваш Трахтенберг не любит налоги платить. Даже неприлично как-то получается. Он опять: ну как же? Я же всегда на ваши просьбы откликался. В какие-то там фонды что-то перечислял. Я ему отвечаю: а я, Владимир Леонидович, для себя, между прочим, ни разу вас не просил. Мне для себя ничего не надо. Я уж как-нибудь сам на зарплату перекантуюсь. Вон, в уголочке посижу. Так что это вы совсем не мне помогали. А вовсе даже другим людям. Которые поплоше вас живут. Помогали вы с ваших огромных доходов. Укрытых, между прочим, от государства. Взяли и помогли немножко. Вам же не жалко? Смеется. Нет-нет, не жалко. А потом опять нажимает: мы же и вам подарки дарили. Сабли там. Кинжалы. Я спрашиваю: мне вам назад ваше добро прислать? Или вы сами приедете ко мне и все заберете? Заодно и допросимся. Он, правда, сразу тон сбавил. Дескать, вы не так поняли. Я не в том смысле. А сам, видать, обиделся. Вот я с тех пор и мучаюсь. Как мне поступить? Может, мне подарки его действительно вернуть? Как ты думаешь?