Жажда смерти - [13]

Он понимал, что все мы напряженно ждали его реакции, и, кажется, впервые за весь вечер утратил присущую ему самонадеянность.

— Не знаю даже, что сказать тебе, Володя, — промямлил он наконец. — Газпром не согласовывает со мной назначение региональных руководителей. Вот если бы речь шла об энергетике, я бы еще мог повлиять...

— Вы на все можете повлиять, — уверенно заявил Храповицкий. — Вы — губернатор крупнейшего в России региона. Вас знают в Москве. К вам прислушиваются. Вам есть что предложить взамен. Впрочем, — словно спохватился он, — решать, конечно, вам.

— Не знаю, — повторил Лисецкий. Он как-то сразу угас и сник. — К тому же Покрышкин мне друг...

— Сами же нас учили, что в политике нет друзей, — напомнил Храповицкий. И решив, что дальше Лисецкого дожимать не стоит, легко рассмеялся, обращая все сказанное в необязательную болтовню. — Да Бог с ним, с Покрышкиным. Давайте лучше выпьем за ваше будущее. За то, чтобы все ваши замыслы исполнились.

Он принялся разливать коньяк. Все с облегчением задвигались.

8

— Давно у тебя возникла эта идея насчет Покрышкина? — спросил я у Храповицкого, когда мы на заднем сиденье его машины часов в одиннадцать возвращались домой.

Прежде чем ответить, он достал из сумки тонкую короткую сигару и тщательно ее раскурил. После отъезда Лисецкого он сразу переменился. Пил мало, не терзал больше Пахом Пахомыча, был молчалив, а вскоре и вовсе решил уехать. Очевидно, президентские планы губернатора, впервые высказанные с такое открытостью, потрясли его так же, как и всех нас.

Но если остальные после отъезда Лисецкого лишь качали головой и перешептывались о том, что Лисецкого нужно срочно отговаривать, спасать и лечить, пока еще не поздно, то Храповицкий, с его железной хваткой, наверняка обдумывал, какую практическую пользу можно извлечь из замыслов губернатора.

— Да уж порядком, — рассеянно отозвался он. — Все ждал повода с Егоркой поговорить. Вот наконец получилось.

— Чего же ты от меня таился? — упрекнул я. — Мог бы и поделиться.

— А разве с тобой уже можно что-то обсуждать? — парировал он. — Спасибо, буду знать.

Я проглотил это, отлично зная, что именно он имеет в виду. В общем-то, у него были основания для сарказма. Последние несколько месяцев, прошедших после гибели Ирины Хасановой, я действительно был тяжел. Вряд ли я бы его услышал.

Особенно невыносимо было вначале. Я забывал есть и совсем не мог спать. Внутри все мучительно болело, и я поминутно смотрел на часы, чтобы увидеть, сколько я уже сумел протянуть. Это продолжалось сутками, день за днем, неделя за неделей. Я похудел килограммов на шесть. Случайно ловя в зеркале свое отражение, я отшатывался, не сразу понимая, что это изможденное существо со сжатыми губами и воспаленными глазами и есть я.

Я существовал в каком-то дурном, надрывном угаре. Обкурившись анашой до потери пульса, я до утра таскался по ночным клубам, затевал нелепые скандалы с незнакомой бандитской братвой, нарывался на неприятности и ввязывался в драки. Несколько раз меня волоком вытаскивала милиция и моя охрана.

Домой один я возвращаться не мог. Обложившись с двух сторон незнакомыми девицами, я неподвижно лежал на кровати, сжав зубы, и, проваливаясь во времени, тупо таращился в потолок, ожидая рассвета. Я не запоминал имен тех, с кем спал, и не спрашивал телефонов. Днем, на работе, я был раздражителен, взвинчен, плохо соображал и неадекватно реагировал на окружающих. Храповицкий отправлял меня в отпуск, но я почему-то отказывался. Должно быть, просто из упрямства.

Однажды ночью, в августе, уже отпустив охрану, я вдруг зачем-то сорвался на машине в Нижнеуральск. На мокром от дождя шоссе, ничего не видя перед собой, я на скорости вылетел в кювет и врезался в дерево. Отделался сломанными ребрами, сотрясением мозга, синяками и ссадинами. После этого эпизода у нас с Храповицким состоялся серьезный мужской разговор, в ходе которого мы обменялись нелестными характеристиками и послали друг друга по далеким адресам.

Я сознавал, что необходимо взять себя в руки. Я пытался. Я брал. То и дело призывал себя встряхнуться, придумывал сам себе дела и поручения. Но тот азарт, с которым я работал прежде, куда-то испарился. Похоже, навсегда. Все казалось мне ненужным и безразличным. Я словно бесцельно брел в тумане.

— Зачем тебе «Трансгаз»? — поинтересовался я. — Неужели тебе еще не надоело воевать? Чего тебе еще не хватает?

Вопрос пришелся ему не по вкусу.

— Всего! — резко отозвался он. — Мне всегда всего мало. В том числе и денег, если ты на это намекаешь. Но дело не в них. Я должен двигаться вперед. Это смысл моей жизни. Я же с ума схожу от скуки, когда хоть на секунду останавливаюсь! Как ты этого не понимаешь?! Я задыхаюсь в нашей конторе. Здесь я хозяин. Все отстроено, все понятно. Я знаю, что случится завтра и через год. Я путаюсь под ногами у собственных подчиненных. Мешаю им работать. Мне нужно что-то новое. Другое. Новые цели. Новые проекты.

В темноте он повернул ко мне свое обострившееся лицо с заблестевшими глазами.

— Я не могу без этого! — проговорил он почти просительно, словно признавался в каком-то проступке. — Я обязан к чему-то стремиться. Приказывать, подчиняться. Чего-то добиваться, кого-то побеждать, переигрывать. Это непреодолимый инстинкт. Он сильнее меня. Что-то военное, наверное.