Жажда - [18]

– Правда? – Я улыбнулся. – И как тебе столица?

Бродков пожал плечами. Никакого воодушевления мой вопрос у него не вызвал. Похоже, внимание прессы интересовало его куда больше, чем архитектурные красоты Северной Венеции.

– Грязно там, ваше благородие, – ответил лесничий, слегка поморщившись. – Не обессудьте, но у нас в деревне куда как чище. Уж не знаю, отчего, – добавил он почти извиняющимся тоном.

– А долго ты пробыл в Петербурге?

– Меньше недели.

– Что же ты там делал?

– Принимал дела у прежнего лесничего, старика Афанасия, царствие ему небесное.

Меньше недели. Нет, этого времени недостаточно, чтобы научиться так хорошо говорить. Я взглянул на Бродкова с подозрением. Тот ли он, за кого себя выдает?

– Что же касаемо грамотности, то тут надобно сказать спасибо отцу Василию, – проговорил вдруг лесничий, будто услышав мои мысли. – Он меня и писать научил, и читать. До сих пор бывает, возьму иную книжку да пробегу глазами страницу или две. Понимать, считай, ничего не могу, уж больно мудрено, а все же приятность в этом имеется. Читаешь и чувствуешь, что умный человек сочинил, не тебе чета. Такие, случается, обороты ввернет, что аж дух захватывает. Вот их-то я и ищу. Запоминаю.

– А о каких грехах говорил отец Василий в своей проповеди? – поинтересовался вдруг Мериме. – За что, по его разумению, Господь покарал этих женщин?

– Не припомню, чтобы он говорил про это, господин доктор. Речь больше шла о том, что Бог подал нам знак не забывать Его заповедей. Впрочем, кажется, отец Василий сказал, будто графиня поплатилась за свою гордыню. А она совсем не была гордой, господин доктор, поверьте мне. Скорее даже напротив.

– В каком смысле? – спросил я.

– Ну… – Бродков замялся. – Понимаете, заговаривала она со мной, с простым мужиком. И не сказать, чтобы снисходительно. Почти как с равным. Человека во мне будто признавала. У дворян обычно такого в заводе нет, верно?

– Ты прав, любезный, – сказал Мериме. – Аристократы, конечно, редко ведут задушевные беседы с теми, кто стоит много ниже их. – А ты не знаешь, еще с кем-нибудь графиня заговаривала?

– Нет, доктор, не знаю.

Пару минут мы ехали молча. Бродков глядел в сторону, лицо его ничего не выражало. Мериме прикрыл глаза, но не дремал. Это было заметно по мимике. Иногда на лбу его залегали складки, губы время от времени вытягивались в трубочку.

Я обдумывал то, что услышал от лесника. Постепенно у меня появились новые вопросы, и я решил немедленно задать их, пользуясь тем, что путешествовали мы вместе.

– А остальных убитых женщин ты знал? – спросил я, глядя на Бродкова.

Он перевел на меня взгляд. Кажется, я отвлек его от каких-то мыслей.

– Марию знал, да, – проговорил лесничий, чуть помедлив. – А гордячку нет. Они с мужем лишь в этом году приехали в Кленовую рощу, и мы их видели разве по воскресеньям, в церкви.

– Гордячку?

– Ага. Так мы в деревне ее прозвали. Да и барина тоже.

– Отчего?

– Так они не водились ни с кем. Гостей не принимали и сами ни к кому не езживали. Поначалу-то соседи норовили с ними подружиться, да только, бывало, приедет иной помещик в Вершки знакомиться, а барину тамошнему слуга уже с заднего крыльца лошадь подает. И поминай как звали. А супруга его не выйдет даже – скажется больной, или горничная доложит, что барыня спит, и будить не велено. Так и перестали к ним ездить.

– Неужели эти помещики только в церковь и ходили? – с удивлением спросил Мериме. – Как-то странно.

– Вот вам крест, доктор, – подтвердил лесничий. – Иногда только к ним приезжал кто-то в карете – должно быть, из Петербурга. А вот что за человек, да и один ли, никому не известно.

– Так уж и никому? – спросил я. – А слуги?

– Нет, они тоже ничего не знают. Их всегда на это время отпускали. Матушка Прасковья расспрашивала тамошнюю кухарку, которая приходится ей золовкой, но ничего не добилась.

– Правда? – Я был заинтригован.

Что за таинственный посетитель, о котором не положено знать слугам? Почему хозяева сами были готовы обслуживать гостя или даже нескольких?

– А ты сам со слугами говорил? – осведомился я.

Бродков покачал головой и сказал:

– Нет. Но слышал кое-что краем уха.

– Где?

– В бакалейной лавке. Вера болтала с хозяйкой, Аннушкой.

– Вера?

– Да. Так мы зовем служанку убитой барыни.

Ясно, речь шла о Вирджини Лювье, француженке.

– Это ведь она нашла свою хозяйку мертвой, – продолжал лесник. – Должно быть, жутко перепугалась, – Бродков неожиданно усмехнулся. – Зато как набросились на нее наши кумушки! Вера, небось, уже устала рассказывать, как оно все было. Хотя ей это, кажется, даже в радость. Я не осуждаю. Должно быть у девушки хоть какое-то утешение. – Никифор снял широкополую шляпу, достал из кармана большой цветастый платок и вытер лицо и шею. – Уф, ну и жара! – пожаловался он. – Деревья стоят сухие, трава пожухла, речка обмелела. Берега все в трещинах. Как неурожай вышел, так совсем житья не стало народу. Раньше аренду платили за землю немалую, а все же как-то перебивались. Пояса потуже затягивали, но жили. А нынче мрет народ с голода.

– А как ты познакомился с Марией Журавкиной? – спросил я.

– Так ведь она была горничной у мадам де Тойль, а я у нее работаю садовником.