Жажда - [17]

– Что же вы ему дали?

Мериме махнул рукой и ответил:

– Ничего особенного. Питательный раствор.

– И это подействовало? – Я был поражен. – Так быстро?

– Как видите. Немалое значение имеет психологический эффект. Кучер, как и вы, решил, что я дал ему морфий. Он знает, что опиат должен успокаивать – вот ему и полегчало. – Мериме довольно улыбнулся.

В этот момент на крыльце появился кучер. Он тащил наш багаж.

– Ну что, как самочувствие? – весело поинтересовался Мериме.

– Гораздо лучше, доктор, – прокряхтел кучер, направляясь к нашей карете. – Спасибочки вам. Дай Бог здоровьица.

– Не за что, – отозвался Мериме, попыхивая трубкой.

– И после этого вы скажете, что медицина – не шарлатанство? – решил я его поддразнить.

Доктор приподнял брови и осведомился:

– Я разве не помог пациенту?

– Помогли, – был вынужден признать я. – Результат налицо.

– Тогда в чем дело? – Мериме пожал плечами. – Какие могут быть претензии ко мне?

– А как насчет его похмелья? – спросил я, наблюдая за тем, как кучер укладывает вещи.

Один чемодан он уронил, другой никак не мог поднять на нужную высоту.

– Я дал ему немного спирта. Разбавленного, конечно.

Из дверей станции вышел Никифор Бродков и направился к нам. Мы обменялись приветствиями.

– Я увидел из окна, что вы собираетесь в дорогу, – сказал лесничий извиняющимся тоном. – Я все еще могу воспользоваться вашей добротой?

– Конечно, – ответил я, хотя мне очень хотелось придумать какую-нибудь отговорку.

Минут через двадцать мы уже разместились в экипаже. Бродков устроился напротив нас с доктором. Рядом с собой он положил большой и, судя по всему, довольно тяжелый мешок. Кучер сидел на козлах немного косо и неуверенно. Но он торжественно поклялся доктору, что довезет нас прямехонько до Кленовой рощи.

– Похоже, ты славно провел время, приятель, – обратился к нему лесничий.

В ответ на это кучер недовольно кашлянул. Вероятно, если бы не наше с доктором присутствие, он не преминул бы сообщить Бродкову, что думает по поводу деревенщин, сующих нос в чужие дела. Но этот пьяница чувствовал себя виноватым перед нами, поэтому сдержался.

– Поезжай, – сказал я. – И поаккуратней.

Кучер молча щелкнул хлыстом, и экипаж тронулся с места.

Когда мы набрали какую-никакую скорость, Мериме обратился к лесничему:

– А ты, любезный, никого не подозреваешь в этих жутких совершенных убийствах?

Тот с серьезным видом покачал головой и ответил:

– Я нет, но отец Василий говорит, что это Господь покарал грешников. Хотя, честное слово, не могу взять в толк, что такого могли совершить эти женщины, чтобы прогневить Бога.

– Кто такой отец Василий? – вмешался я. – Приходской священник?

Лесничий кивнул и пояснил:

– Он говорил про убийства во время воскресной проповеди.

– О наказании грешников?

– Да, ваше благородие.

– И ты с ним не согласен?

Бродков почесал грязным ногтем нос, втянул воздух – словно собираясь с мыслями.

– Понимаете, ваше благородие, я не знал остальных убитых женщин – только польскую графиню. Но мне трудно представить, что Господь обратил свой гнев именно на них, в то время как вокруг полно закоренелых грешников.

– Например? – тут же спросил Мериме.

– Я не хочу говорить плохо о людях, да и не имел в виду никого конкретно, – ответил лесничий и насупился.

Я понял, что до поры до времени мы из него ничего не вытянем.

Мериме, видимо, тоже так решил, потому что не стал настаивать, а вместо этого снял очки и начал аккуратно протирать стекла носовым платком.

– А скажи, приятель, – обратился я к нашему спутнику, – отец Василий давно у вас в приходе?

Меня заинтересовал человек, бичующий порок и сформулировавший собственную версию убийств. Конечно, едва ли священник имел в виду, что Господь лично снизошел до расправы над несчастными женщинами. Вероятно, он подразумевал стечение обстоятельств. И все же я был обязан рассмотреть все версии, даже самые безнадежные на первый взгляд.

То обстоятельство, что лесничий поехал с нами, вдруг представилось мне не такой уж неприятностью, тем более что вел он себя смирно и совсем не походил на человека, замышляющего против нас злодеяние. Кроме того, словоохотливость Бродкова могла сослужить мне отличную службу. Только вот мне не следовало забывать о том, что лесник вполне мог поехать с нами нарочно, чтобы отвести от себя подозрение. Например, «подбросить» нам отца Василия, любителя читать проповеди о заслуженной каре Господней.

– Нет, он приехал только в апреле этого года, – ответил на мой вопрос лесничий. – До него был отец Исайя, но мы похоронили его в марте, – Бродков размашисто перекрестился. – Царствие ему небесное. Он бы славным человеком и добрым христианином.

– Как он умер? – спросил я.

– Старость, ваше благородие. Почтенному отцу Исайе исполнилось восемьдесят три года. Пятнадцать из них он провел в нашем приходе и был истинным пастырем для нас.

– Ты сам прожил в Кленовой роще всю жизнь?

Бродков кивнул и ответил:

– Точно так. Все пятьдесят семь лет.

Я взглянул на него с удивлением. На вид я не дал бы леснику больше сорока пяти.

– И ни разу не бывал за границей?

– Нет, ваше благородие. Какое там. Дальше Петербурга не ездил.

Ага, значит, он все-таки покидал Кленовую рощу.