Жаворонок - [8]

И все же словно пронзительный ветер гонит ее из насиженного угла, рождает томление и непреодолимое внутреннее беспокойство. Это тоже еще не раз будет придавать судьбе Жанны странный оттенок. В минуты наибольших своих достижений, в моменты самого феерического успеха, она не способна, как другой человек, остановиться и передохнуть. Возникающая тут же тревога заставляет ее двигаться дальше. Она точно предвидит необыкновенную скудость отпущенных ей часов и, подгоняемая ознобом, немедленно срывается с места. Точно так же происходит и с ее «торговым периодом». Ни на секунду не задерживается она в квартире у Гоги, ни на секунду не допускает мысли о том, что можно заработать денег и неплохо устроиться, ни на мгновение не колеблется, выбирая между покоем и предназначением. Колокола небесного зова гудят в душе. Неустанно ищет она пути продвинуться к намеченной цели: просматривает московскую прессу, неназойливо, но весьма упорно расспрашивает новых знакомых, притаскивает с собой в квартиру ворохи каких-то идиотских буклетов. И такая настойчивость не может не принести плодов. Только на месяц задерживается она в торговых рядах на Павелецком вокзале, а уже в октябре, вернувшись из какой-то поездки по городу, нервничая, но весьма решительно объявляет, что нашла себе другую работу и прямо сейчас увольняется. Молча выслушивает она яростную тираду Гоги – насчет девчонок, которые ничего не понимают в жизни: «Зачэм тибе уходит? Все у тибя будэт, дэнги будут!» – в ту же сумку собирает свои немногочисленные пожитки и идет вдоль трамвайных путей по Дубининской улице. Поздний вечер, черные враждебные подворотни, морось, сыплющаяся на асфальт из рыхлого неба. Рябь загробно-тусклых фонарей в лужах. Жанна очень торопится, и не понять – дождь у нее на щеках или неудержимые слезы.

Не следует думать, однако, что сразу же, от апельсинов и персиков, буквально не развязав фартук, попадает она в большую политику. Политика в конце 90-х годов – это уже не то, что в романтические времена гласности и перестройки. Буря социального переворота, потрясшая всю страну, распад великой державы на удельные княжества, инфляция и катастрофическое обнищание тех, кто поверил в преимущества демократии, в сочетании со скандалами, заказными убийствами и обвинениями в коррупции вызвало к политической деятельности естественное недоверие. «Честный человек политикой заниматься не станет», – таков приговор в отношение этой профессии у обыкновенных людей. В политику уже не приходят наивные идеалисты. В политику рвутся либо за властью, либо за деньгами. Причем, часто оба этих стремления совпадают.

Власть – это деньги, а деньги – это реальная власть в новой России. Вот почему в одной только Москве существует почти три десятка партий и общественных объединений. А количество мелких эфемерных образований вообще не поддается учету. Создаются они, как правило, подвижными молодыми людьми, не скрывающими ни от кого своих именно деловых намерений. В этом случае позиции сторон обозначены очень конкретно: вы нам – деньги, мы вам за это – такие-то политические услуги. Хотите иметь то-то и то-то? Тогда платите! Суммы здесь иногда проходят весьма значительные. И потому председатель районного отделения партии, в длинном имени каковой присутствует слово «демократическая», с некоторым подозрением смотрит на девушку, заявляющую, что она много думала о текущих событиях, что сейчас, по ее мнению, такая эпоха, когда нельзя стоять в стороне, и что она хотела бы поработать для будущего России. Ничего более идиотского ему уже давно слышать не приходилось. Он колеблется, боясь нарваться на истеричку с маниакальным психозом. С такой только свяжись – неприятностей не оберешься. Что бы ей не пойти в путаны или, например, секретаршей в какую-нибудь приличную фирму.

И все же он не видит причин, чтобы ей отказывать. Во-первых, рекомендации (один из тех бритоголовых парней, что крутятся на вокзале), а во-вторых, как ни странно, девушка ему чем-то нравится. Наивность ее пробуждает воспоминания. Память о том, что и он когда-то верил в лучшее будущее. Не так уж много времени протекло с тех пор. Что-то в ней было, признается этот одышливый человек уже значительно позже. Что-то такое; она, знаете ли, вызывала доверие.

Он окажется не одинок в этом признании. Выражение «что-то в ней было» станет с данной минуты отличительной чертой Жанны. Эту фразу произнесет почти каждый, кого коснется блеск ее глаз. И, наверное, если попытаться определить то особое впечатление, которое Жанна производила на окружающих, впечатление неуловимое, не связанное ни с внешностью, ни с манерой держаться, то скорее всего, лучшего выражения не придумаешь. Это не тот чисто харизматический ореол, что вне всяких сомнений появится у нее через какое-то время. Харизма действует на толпу, но не на отдельного человека. Нет, здесь мы имеем дело с чем-то принципиально иным. Лариса Гарденина, например, говорит о «субъективизации объективного», о том случае, когда пра-язык, наличествующий в архетипе, превращается в собственно речь и потому воспринимается как Откровение. А Борис Аверин, традиционно оспаривая ее, называет это «искренностью легендарных святителей», «редким даром обращаться непосредственно к сердцу». Трудность тут, по-видимому, не в точности определений. Трудность в том, что определить неопределимое невозможно. Нам еще придется сказать об этом в связи с последующими событиями. А пока ограничимся только констатацией факта. Этим странным умением Жанны расположить человека к себе. И не просто расположить, а вызвать в нем подлинное доверие.