Жатва Жизни - [4]

"Нет, все к вечерне пошли... Хороша лаврская вечерня!"

"Ох, как хороша, – сказал он со вздохом, – вам бы пойти!"

"Нет, я не пойду: у меня есть к вам прошение".

"Извольте-с!"

"Теперь, – так стал говорить я, – уже ваши последние минуты: скоро душа ваша, может быть, будет иметь дерзновение ко Господу; то прошу вас, друг мой, попросите у Господа мне милости, чтобы мне более не прогневлять Его благости!"

"О, если, по вере вашей, – ответил он, – сподоблен я буду дерзновения, – это долг мой, а вы за меня молите Господа, чтобы Он простил все мои грехи".

"Вы знаете, какой я молитвенник; но, при всей моей молитвенной скудости, я всю жизнь надеюсь за вас молить Господа. Вы помните, какие степени проходила наша дружба? Но последние три года у нас все было хорошо".

"Да и прежде плохого не было!"

"Позвольте же и благословите мне шесть недель служить Божественную Литургию о упокоении души вашей в Царстве Небесном!"

"О, Господи! Достоин ли я такой великой милости?.. Слава Тебе, Господи! Как я этому рад! Спаси же вас, Господи!.. Да вот чудо: до сего времени нет у меня никакого страха!"

"Да на что вам страх? Довлеет вам любовь, которая не имеет страха".

"Да! Правда это!"

"Вы, батюшка, скоро увидите наших приснопамятных отцов, наставников наших и руководителей к духовной жизни: батюшку отца Леонида, Макария, Филарета, Серафима Саровского[3]..."

"Да, да!..."

"Отца Парфения[4]", – продолжал я перебирать имена святых наших современников... И он как будто уже переносился восторженным духом в их небесную семью...

"Да, – промолвил он с радостным вздохом, – Эти все – нашего века. Бог милостив – всех увижу!"

"Вот, – говорю я, – ваше время уже прошло; были и в вашей жизни потрясения, но они теперь для вас мелки и ничтожны; но мне чашу их придется испивать до дна, а настоящее время ими щедро дарит".

"Да – время тяжелое! Да и самая жизнь ваша, и обязанности очень тяжелы. Я всегда смотрел на вас с удивлением. Помоги вам, Господи, совершить дело ваше до конца! Вы созрели".

"Вашей любви свойственно так говорить, но я не приемлю, стоя на таком скользком поприще деятельности, столь близком к пороку, к которому более всего склонна человеческая природа"[5].

"А что, вы не забыли отца Исаакия?" – спросил он меня. более всего "Нет!"

"Вот, бедный, попался в ярмо![6] Ах, бедный, как попался-то! Бедный, бедный Исаакий – тяжело ему! Прекрасная у него душа, но ему тяжело... Особенно, это время!.. Да и дальняя современность чем запасается – страшно подумать!"

"Вы устали! Не утомил ли я вас?"

"Нет, ничего-с!.. Дайте мне воды; да скажите мне, каков мой язык?"

Я подал ему воды и сказал, что он говорит еще внятно, хотя и не без некоторого уже затруднения.

"Вот, – прибавил я, – пока вы хоть с трудом, но говорите, то благословите, кого можете припомнить, а то и я вам напомню".

"Извольте-с!"

Я подал ему икону и говорю:

"Благословите ею отца Исаакия!"

Он взял икону в руки и осенил ею со словами:

"Бог его благословит. Со всей обителью Бог его да благословит!"

Подал другую.

"Этой благословите Федора Ивановича, все его семейство и все их потомство!"

"Бог его благословит!" – и тоже своими руками осенил вас.

Я ему назвал таким образом всех, кого мог припомнить; и он каждого благословлял рукой.

"Благословите, – сказал я, – Ганешинский дом!"

"А! Это благочестивое семейство, благословенное семейство! Я много обязан вам, что мог видеть такое чудное семейство. Бог их благословит!"

Итак, я перебрал ему поименно всех; и он всех благословлял, осеняя каждого крестным знамением. Потом я позвал отца Иоакима; он и его благословил иконой. Братия стала подходить от вечерни; и всех он встречал радостной и приветливой улыбкой, благословляя каждого. С иеромонахами он целовался в руку.

Было уже около десяти часов вечера. Он посмотрел на нас.

"Вам бы пора отдохнуть!" – сказал он.

"Да разве мы стесняем вас?"

"Нет, но мне вас жаль!"

"Благословите: мы пойдем пить чай!"

"Это хорошо, а то я было забыл вам напомнить".

Когда мы возвратились, я стал дремать и лег на диван, а отец Гервасий остался около о.Мелетия и сел подле него. Скоро, однако, о.Гервасий позвал меня: умирающему стало как будто хуже, и мы предложили ему приобщиться запасными Дарами.

"Да, кажется, – возразил он, – я доживу до ранней обедни. Впрочем, если вы усматриваете, что не доживу, то потрудитесь!"

О. Гервасий пошел за Св. Тайнами, а о.Иоаким стал читать причастные молитвы. Я опять прилег на диване.

В половине третьего утра его приобщили. Он уже не владел ни одним членом, но память и сознание сохранились в такой полноте, что, заметив наше сомнение – проглотил ли он св. Тайны, – он собрал все свои силы и произнес последнее слово:

"Проглотил!"

С этого мгновения началась его кончина. Может быть, с час, пока сокращалось его дыхание, он казался как будто без памяти; но я, по некоторым признакам, заметил, что сознание его не оставляло. Наконец остановился пульс, и он тихо, кротко, спокойно, точно заснул самым спокойным сном. Так мирно и безболезненно предал он дух свой Господу.

Я все время стоял перед ним, как перед избранником Божьим.

Многое я пропустил за поспешностью... Один послушник просил на благословение какую-нибудь вещь, которую он носил.