Жаркое лето в Берлине - [25]

– Зачем?

– Затем, что они будут огорчены, узнав, где мы были.

– Но разве мы не вольны в своих действиях? Я ненавижу ложь.

– Запомни, Ганс: Джой страдает болезненной любовью к правде, – сказал Стивен с напускной веселостью.

– Неужели, Стивен?

– Неужели, Стивен, – передразнил он племянника. – Не беспокойся, Ганс! Мы скажем так, как ты просишь. Спасибо за хороший вечер.

У подъезда в дом их встретила Шарлотта; ее старческое, морщинистое лицо расплылось в улыбке, не скрывшей ее усталости.

– Благодарю, – сказала Джой, мягко отстраняя ее. – Нам ничего не нужно, идите-ка спать.

Она поднялась наверх, предоставив Стивену объясняться с родными. Услужливость верной Шарлотты трогала ее и вместе с тем раздражала.

Ее так и взорвало, когда Стивен вошел в комнату.

– Ничего себе, Стивен! – вскричала она. – Не знала я, что ты такой грубиян!

И она в бешенстве стала сбрасывать с себя одежды.

– А я не знал, что ты такая глупышка! Неужели ты хочешь навлечь беду на Ганса?

– Что ты выдумываешь! При чем тут беда, если я скажу, что по моей просьбе мы смотрели пьесу, которая вот уже несколько лет не сходит со сцены в Западном Берлине?

– При том, моя дорогая девочка, что есть вещи, о которых берлинцы не любят вспоминать.

– Но эту пьесу каждую неделю смотрят тысячи берлинцев.

– Возможно, но не таких берлинцев, как мы.

– Что значит «не таких берлинцев, как мы»?

– Ну, как семейство фон Мюллеров. Послушайся моего совета, избегай говорить о том, что связано с войной. Помни, что мы проиграли войну. А до того, как мы ее проиграли, произошло много такого, о чем некоторые немецкие патриоты не любят вспоминать.

– Но ведь ваша семья была против…

Повесив пальто в шкаф, он обернулся и, положив руки на ее плечи, сказал:

– Послушай, Джой, ты все же, может быть, согласишься, что Ганс и я лучше тебя понимаем, как следует вести себя ради спокойствия в семье? – Он притянул ее к себе и, касаясь губами ее шеи, прошептал: – Ради нас всех, дорогая, не принимай от них никаких милостей.

Ничуть не смягчившись, Джой раздраженно сказала:

– Ты прекрасно знаешь, что тут дело не в милостях.

Стивен молчал. Джой вызывающе спросила:

– Разве это не так?

Он не отвечал.

– Почему ты считаешь, что все происходит по моей вине?Что бы я ни делала, все не по тебе.

– Это не так! Я только сказал тебе сегодня, что мне не нравится, что ты берешь деньги у моего отца, носишься по магазинам, покупая тряпки, как будто у тебя за душой ничего нет. Платьев у тебя не меньше, чем у какой-нибудь кинозвезды. Но если тебе их мало, пожалуйста, на аккредитиве у нас денег достаточно, чтобы удовлетворить все твои желания и не чувствовать себя кому-либо обязанной.

Оттолкнув его, Джой надела халат, застегнув все пуговицы.

– Говоря откровенно, порой мне сдается, что все вы посходили с ума. Я приезжаю, хочу войти в твою семью полноправным членом, словом, поступаю так, как поступила бы, если бы твои родители приехали в Австралию, а ты говоришь о каких-то обязательствах! С одной стороны, ты поощряешь мое поведение, с другой – сам прилагаешь все усилия, чтобы все шло шиворот-навыворот.

– Например?

– Примеров сколько угодно, но приведу лишь один: как ты обошелся вчера с кузиной Луизой! Бедняжка пускается в такой путь, чтобы взглянуть на тебя, а ты ведешь себя так, словно тебе наплевать на нее.

– С удовольствием бы сделал это. Она была несносной девчонкой и стала противной женщиной.

Он сидел, как-то рассеянно глядя на нее.

– Занятно! Однако ты уже вошла во вкус патриархального быта! Благодарю бога, что ты единственная дочь и твои родители не обременены родственниками! Иначе наш дом превратился бы в Центральный вокзал.

Она удивленно взглянула на него.

– Порой мне кажется, что ты никого, кроме своей матери, не любишь.

Он притянул ее к себе, поцеловал.

– Люблю тебя и наших детей. Надеюсь, ты удовлетворена? А тебе разрешаю любить и кузину Луизу и тетушку Хедвиг, und so weiter[10]! Но от меня этого не требуй.

Она отстранила его и встала.

– Нахожу, что ты отвратительно относишься к своим родственникам. Ты должен радоваться, что они меня полюбили и я полюбила их.

– Ты заблуждаешься. Кузина Луиза никогда никого, если ей это не выгодно, не любила.

– Я жалею тех бедных, одиноких женщин, у которых мужья или женихи были убиты на этой войне! Просто сердце разрывается!

– Ну, если у тебя будет из-за этого разрываться сердце, тебе его ненадолго хватит, стоит только проехать от Англии до Урала. По милости нас, немцев, вдовы и старые девы стали эпидемическим явлением в Европе.

– У тебя нет сердца! Неужели тебя не ужасает, что убито шесть миллионов немцев, твоих соотечественников?

– Ужасает больше, чем тебя. Ведь я своими глазами видел, как их убивали. Но еще больше меня ужасает мысль, что войну начали мы. Разве кто-нибудь из моей семьи пожалел убитых на вашей стороне? А ведь там убито десять миллионов! Можешь не отвечать. Они их не жалеют. Но откуда у тебя такой прилив жалости к убитым немцам? Я что-то не слышал, чтобы ты или твоя мать оплакивали твоего дядюшку Билля или тетю Доротти.

– Тогда я как-то не вдумывалась.

– Потому что тебе этого не внушали. А сейчас ты, как и мои родственнички, просто исходишь сентиментальностью.