Жаркое лето сорок второго - [2]

Боль действительно была сильной, разрывающей все тело на части, и с каждым шагом становилась все нетерпимей. Командарм успел сделать несколько шагов, прежде чем потерял сознание и рухнул на руки своего ординарца.

Очнулся Рокоссовский от холодного морозного ветра, что безжалостно обжигал его лицо. Оказалось, что он лежал на аэросанях, проворно несущихся по ночной дороге.

Для быстрого сообщения в условиях зимнего бездорожья командарм приказал выделить каждой дивизии по паре аэросаней для быстрого передвижения, и вот сам теперь ехал на них.

Увидев, что командарм очнулся, сидевший рядом с ним ординарец что-то попытался сказать ему, но от сильного ветра Рокоссовский плохо его слышал. Единственное, что он разобрал, было слово «хорошо!». Генерал попытался уточнить у ординарца, на щеке которого мелькнула слеза, что именно «хорошо», но в этот момент сани тряхануло, и он снова потерял сознание. В следующий раз сознание пришло к нему прямо на операционном столе, когда врачи уже заканчивали операцию.

– В рубашке родились, товарищ генерал, – заверил его хирург, привычно накладывая последние швы на поврежденную спину Рокоссовского. – Если бы вы встали в момент взрыва в полный рост, проникающее торакальное ранение вам было бы обеспечено. А так, только касательное ранение мягких тканей спины, правда, с серьезным повреждением лопаточной кости. Стукнул он вас, конечно, хорошо, шрам будет большой, но ничего. Ребра целы, легкое не повреждено, так что счастливо отделались, товарищ генерал.

Голос врача из-под маски звучал ободряюще, призванный сразу отогнать у раненого дурные мысли о его здоровье, но Константина Константиновича это мало интересовало.

– Скажите, доктор, как скоро я смогу вернуться к командованию армией? Дел слишком много, чтобы у вас долго лежать, – уточнил Рокоссовский, с трудом передвигая занемевшими губами, и тут эскулап его обескуражил:

– Боюсь, что не неделю и не две. Ранение кости может дать серьезное осложнение, да и крови вы потеряли порядком. Одним словом, отлежаться вам надо, товарищ генерал, аккурат так с месяцок, не меньше.

– Две недели, – обозначил срок своего пребывания в больнице Рокоссовский, – надеюсь, что мы сможем понять друг друга.

– А вот тут вы ошибаетесь, – мягко возразил ему врач. – Получен приказ, сразу после операции перевести вас в Центральный госпиталь в Москве. Как только ваше состояние позволит вас транспортировать, за вами будет прислан специальный самолет.

С приказом вышестоящего командования трудно спорить, особенно если распоряжения отдает Ставка ВГК в лице самого Сталина. Поэтому генерал смиренно принял решение Верховного, хотя был с ним категорически не согласен.

Для таких людей, как Константин Рокоссовский, худшим наказанием было не столько снятие с должности, сколько отрешение от дела. Даже лежа на больничной койке в ожидании прибытия транспорта, он постоянно интересовался подготовкой наступления на Поповку. Узнав, что вместе с ним тяжело ранен комдив Н-ской части и его обязанности исполняет Горшечников, Рокоссовский потребовал его незамедлительной замены.

– Он наступать боится. Людей только зря погубит и все дело сорвет. Знаю я таких «чистых товарищей», по бумагам все правильно, а результата никакого, одни причины и обстоятельства, – категоричным тоном говорил он пришедшему проведать его Малинину.

– Не беспокойтесь, Константин Константинович, я обязательно выполню ваше поручение относительно комдива, – заверил генерала начштаба.

– Кто сейчас на армии?

– Пока я, но говорят, Жуков хочет назначить командармом генерала Баграмяна.

– Знаю, толковый командир. Сработаетесь и обязательно возьмете Поповку, – сказал Рокоссовский и загрустил. Его армия худо-бедно, но продолжала наступление на запад, а он должен был отправиться на восток.

Теперь без него будут решаться боевые задачи, разрабатываться планы. Без него будут вестись жаркие бои наступления и ожесточенное отражение яростных контрударов противника. И до ушедших вперед полков и батальонов уже не докричаться, не дозваться, не увидеть их за чернеющей до самого горизонта стеной леса, среди густо засыпанных белым снегом полей.

Единственной отрадой для Рокоссовского в московском госпитале была встреча с семьей. После июня сорок первого генерал имел о них самую скудную информацию из писем и разговора с командующим. Знал, что находятся в эвакуации, что испытывают трудности, но в этот момент вся Россия испытывала трудности и половина страны была в эвакуации.

Но не только местные партийные органы и администрация госпиталя беспокоились о судьбе раненого генерала. Интересовались состоянием больного и компетентные органы по запросу армейского комиссара 1-го ранга Мехлиса Льва Захаровича.

Знакомство с этим человеком для любого генерала Красной Армии было тяжелым и серьезнейшим испытанием. Посланный Сталиным на Западный фронт для выяснения вопроса о сдаче Минска на шестой день войны, он оставил о себе недобрую память в генеральской среде.

Истинный коммунист и комиссар, Мехлис спросил с каждого, кто был виновен в развале Западного фронта, и спросил жестко. Невзирая на былые заслуги и высокое положение провинившегося человека.