Жаркое лето - [13]

«Эге, брат! И ты такой, как Сашка! А ну, вали отсюда, шатун!»

Анна Николаевна что-то спрашивала Сашку. Он оправдывался, показывал пальцем на забинтованную щеку, Сотник стоял рядом, слушал. Продолжалось это недолго. Анна Николаевна прогнала Сашку с поля, а сама пошла вместе с Сотником по рядкам — по тем, где работала Марфенька, где пыхтели, не разгибая спины, рыжие братья Пыховы.

Вот она задержалась на минутку возле Ванятиного рядка, сказала что-то Сотнику и отправилась к работавшим неподалеку колхозницам.

Неужели увидела? Нет, нет. Не увидела. Иначе не прошла бы мимо. Ни за что не прошла бы!..

У Ваняты чуть отлегло от сердца. Похоже, все обошлось. Теперь он ни за что не повторит этого. Дурак! Надо же было ему… Ванята поглядел вслед уходящему агроному, потер занывшую поясницу, выругал еще раз сам себя и снова принялся за дело. Злость и досада прибавили сил. Он работал без передышки, не пропуская ни одного кустика, ни одного лишнего ростка. Сотрет ладонью набежавшие капли пота и снова жмет вперед и вперед.

Пришел в себя Ванята и кое-как отдышался только на краю поля. На взгорке дымилась, просыхая на солнцепеке, трава, над легкими малиновыми шапочками дикого клевера суетились пчелы.

Возле корявой березки сидел изгнанный с поля Сашка и перематывал вокруг физиономии повязку.

— Эй, ты, иди сюда! — крикнул он.

Ванята помедлил минуту, но все-таки подошел. Теперь ему только с Сашкой Труновым и водиться. Большего он не заслуживает.

Постоял рядом, поглядел, как мотает бинты Сашка, и ни к селу ни к городу спросил:

— Чего это тебя турнули?

— Ничего. Нюська говорит, не так прорываю. Видал такую?

Сашка завязал на макушке концы бинта, пощупал для верности повязку и сказал:

— Садись. Курить умеешь?

Ванята смолчал. Он курил всего один раз в жизни, когда нашел на речке вместе с Гришей Самохиным пачку «Казбека». Кажется, это было в третьем классе. Мать отлупила его и потом еще долго вспоминала эти проклятые папиросы и замахивалась при случае тряпкой.

— Не умеешь? — спросил Сашка. — Не бойсь, научу. Я даже в ноздрю умею. Понял?

Сашка вытащил из кармана вельветки две пожелтевшие сплющенные папиросы.

— Бери, не стесняйся…

Чиркнул спичкой и поднес дрожащий на ветру огонек напарнику.

— В себя тяни, в середку! — сказал он. Ванята потянул горький теплый дым, закашлялся и схватился рукой за грудь. Все поплыло, завертелось перед его взором — и березка, и небо, и злосчастный друг-приятель Сашка.

Ванята перевел дух, поглядел на черный обуглившийся кончик папиросы и швырнул ее в сторону.

— Фы-ых! — сказал он, выдыхая из себя остатки дыма и копоти. — Фы-ых!

Сашка засмеялся. Он курил без передышки, пуская густые клубы дыма. Лицо его налилось пунцовой краской, в глазах мигали две крупные, как горошины, слезины.

— Я без папирос не могу, — отставляя в сторону пальцы, сказал он. — С детства курю…

Посмотрел, какое впечатление произвело на Ваняту это ценное признание, и добавил:

— Зря ты на меня дуешься. Думаешь, я такой, да?

— Иди ты, — отмахнулся Ванята. — Я тебя еще вчера раскусил. Все понял…

— Не-ет, — протянул Сашка, — ничего тебе не понятно. Это я просто так непонятно устроен. Если хочешь знать, даже врачи удивляются. Говорят, с виду он, товарищи, такой, а в середке вообще совсем другой коленкор…

— Какой такой коленкор?

— Особенный, значит. Ты думаешь, я повязку зачем ношу? Не знаешь? То-то и оно! Я никому не рассказывал, а тебе окажу. Только об этом — ша! Понял?

— Ну?

— Вот тебе и ну! — передразнил Сашка. — Это мне врач велел повязку носить. У меня во рту тридцать зубов обнаружено. У всех тридцать два, а у меня — тридцать. На рентгене просвечивали…

— Ну и что там высветили?

— Феномен я. Понял? У меня даже места для остальных зубов на деснах не нашли. Не-ет, ты не смейся! Врач сказал — это исключительный случай. Врач отцу так и сказала: «Буду с него книгу писать. Для научной цели». Дошло?

Ванята рассмеялся.

— Ну и дурак же ты, Сашка! Прямо хоть стой, хоть падай.

— Значит, не веришь, да? — возмутился Сашка. — Эх, ты!

Он быстро отслонил рукой вздувшийся на щеке бинт и открыл рот.

— Ш-шитай! — не закрывая рта, прошепелявил он. — Ш-шитай, раз ты такой…

Ванята поднялся и сердито махнул рукой.

— Ну тебя к лешему! — сказал он. — Сам ш-шитай, если хочешь.

Темно и глухо, будто в погребе, было у него на душе от дурацкой Сашкиной болтовни. Нет, видимо, в самом деле не хватает у Сашки в голове какого-то очень важного винта.

Ванята плюнул сгоряча под ноги, ушел от Сашки и сел в сторонке. Даже отвернулся.

— Ладно-ладно! — крикнул Сашка. — Ты еще у меня посмотришь! Ты еще узнаешь! Отец вам ничего не простит. Посмо-о-тришь!

Но слова эти уже прыгали мимо Ваняты, не задевая сознания. Он только морщился и шептал про себя: «Дурак, свинья!»

И трудно было сказать, к кому относились сейчас эти слова — к Сашке или, может быть, к себе самому.

А между тем ребята один за другим кончали свои свекольные рядки, выходили с поля, как из речки, садились на травяную обочину, поджав к подбородку колени.

Последним выбрался Ваня Сотник. Отряхнул руки, поправил комбинезон и, оглядев всех долгим строгим взором, сказал:

— Ребята! Анна Николаевна прогнала Сашку Трунова с поля. Он там такого набуровил, аж смотреть страшно. Тип, в общем… Платон Сергеевич узнает, как мы тут пропалываем, обратно в больницу сляжет.