Жаркие перегоны - [29]

Они поменялись на ходу. Санька ящеркой скользнул на место машиниста, положил руку на колесо контроллера, подмигнул Борису — здорово, мол! Борис нахмурился — не дури, парень, посерьезней, людей везешь. И Санька уселся поудобнее, сосредоточился, впился глазами в бегущие навстречу рельсы.

Шумково встречало «Россию» двумя желтыми сигналами светофора.

— Ну, кажись, тормозят.

— Похоже.

Санька даже привстал от огорчения. Надо же! Так хорошо ехали, двенадцать минут нагнали. Эх!

Втянулись на станцию, проползли по боковому пути мимо деревянного, старинной постройки вокзала, крыша которого напоминала шлем; стихли где-то под последними вагонами стрелки. На выходном светофоре тлел красный, и заныли, завздыхали тормоза, тягуче хлынул из магистрали воздух. Все медленнее ход поезда... Стала «Россия». И тотчас распахнулись двери тамбуров, посыпался из вагонов народ — что сидеть в духоте! Деревянный перрон вмиг заполнился разминающимся людом: кто к киоску с газированной водой кинулся, кто курево стал искать, а кто просто так стоял, на станцию глазел... Борис с Санькой осмотрели локомотив, вернулись в кабину. Санька поглядывал в окно, в сторону первого вагона; помахал сошедшей на землю Людмиле.

— А ничего она, — одобрил Борис. — Только... она москвичка, наверное...

Санька промолчал, пожал плечами — что он мог на это сказать? Сменил разговор:

— Надо же: Ключи проскочили, а здесь поставили. Литерный, что ли, за нами гонится?

— Да какой там литерный! — Борис вытянулся в кресле, отдыхал. — Забито, наверное, впереди.

— Скорый все же, Борь... Ты бы спросил у дежурного по станции — что там?

— Давай спросим.

Шилов взялся за рацию.

— Шумково!.. Дежурный!

— Ну? Чего орешь? — раздался близкий и недовольный чем-то голос.

— Машинист скорого говорит. Надолго поставили?

— Постой пока. Диспетчер приказал.

Послышалось раздраженное клацанье трубки..

— С этим не поговоришь.

— Да уж...

Борис высвободился наконец из кителя, вздохнул свободнее. Распахнул настежь форточку: жара донимала эту маленькую станцию Шумково, обрушилась теперь и на замерший поезд. Кабина сразу стала нагреваться, сильнее запахло разогретым машинным маслом.

— Кваску бы сейчас холодненького...

— Не помешало бы... Может, сходить, Борис? — Санька с готовностью вскочил, напялил на лоб фуражку, висевшую на самодельном крючке сбоку, под руками. Засуетился: — Квас тут, конечно, вряд ли найдешь, но хоть газировочки!

Столько нетерпения было в Санькином лице, так возбужденно и красноречиво горели его глаза, что Борис рассмеялся.

— Беги, беги. Не терпится с проводничкой поболтать? Только посудинку возьми, во что газировку-то брать будешь?

Санька выхватил из лежащего своего портфеля небольшой термос, потряс им возле уха — чаю там, кажется, не было. Торопливо шагнул из кабины.

— Одна нога здесь — другая там! — крикнул ему вслед Борис.

— Само собой! — Санька скатился уже с лесенки.

— Скоро поедем, механик? — спрашивает его кто-то подошедший к электровозу.

— А вот сбегаю сейчас за газировкой и поедем.

— Да что толку у него спрашивать? — слышит Борис. — Видите: красный горит.

— Горит, черт бы его побрал! — голос густой, сердитый. — Каких-то триста пятьдесят километров проехать не могут... Из всего проблему сделали. Да раньше по железной дороге — вспомните, Авенир Севастьянович, вы-то, Леня, молодой, не помните, наверное... вот я и говорю: раньше по приходу поезда...

Голоса разговаривающих мужчин стали удаляться, и Борис не расслышал конца фразы. Заинтересованный, высунулся в окно — три пассажира шли по перрону.

— Да, раньше по появлению моего электровоза на станции часы проверяли, — сказал им вслед Борис — А нынче...

В густой перронной толпе он поискал глазами помощника, гадая, куда бы тот мог двинуть в поисках газировки. На станции этой, Шумково, раньше они никогда не останавливались, где находится киоск с водой — бог его знает.

У первого вагона, сунув свернутые флажки под мышку, стояла стройненькая та проводница, разговаривала с какой-то женщиной. Почувствовав на себе взгляд, она подняла на машиниста глаза, сдержанно улыбнулась, как улыбаются друг другу малознакомые люди, и Борис невольно ответил ей тем же. На душе у него от этой улыбки стало хорошо, и он признался себе, что проводничка в самом деле милая деваха.

«А Лысков все же зря на меня зуб заимел, — некстати вдруг вспомнил Борис. — Самоконтроль — штука важная. В других депо почему-то доверяют локомотивным бригадам, а у нас уперлись — и все тут».

Пришло на память начало этой истории. Где-то Борис прочитал — в «Гудке», кажется, — что на одной из дорог машинисты многих депо ездят на самоконтроле — им разрешают самим расшифровывать скоростемерную ленту. На ленте этой, как на кардиограмме, все можно прочитать: с какой скоростью по какому участку ехал, где и как тормозил, выполнял ли предупреждения путейцев, применял ли рекуперацию[3], — в общем, как бы отчет машиниста о своем мастерстве и дисциплинированности. Стоит только опытному расшифровщику глянуть на ленту, сразу ему ясно: работал машинист со старанием и ответственностью или — так себе. Но бумажная эта лента обижала Бориса — почему, собственно, ему не доверяют? Да, сама лента, конечно, нужна: в спорном вопросе — она единственный документ, который может рассказать: правильно или с нарушениями вели поезд. И пусть она себе существует, пускай пощелкивает на ходу скоростемер — с ним даже уютнее как-то в кабине электровоза. И потом самому любопытно: не проморгал ли чего? Мог и отвлечься, конечно, особенно в конце поездки — устаешь все же. Но проверять себя — самому.