Жаркая луна. Десятый круг ада - [29]

Я увидел мальчишку из пиццерии «Катурро». Его мотороллер стоял у портика. Похоже, разносчик ошибся домом.

— Это номер… — успел он сказать, прежде чем замереть, уперевшись взглядом в мою окровавленную сорочку.

— Прости, дружок, — сказал я, действительно сожалея по поводу очередной бессмысленной смерти, возможно, самой бесполезной и глупой смерти в мире.

И нажал на спусковой крючок. Мальчик сперва удивленно посмотрел на меня, недоверчиво улыбнулся и шагнул назад, будто пуля задержалась в миллиметре от грудной клетки. Затем он совершил полный оборот вокруг собственной оси, подобно марионетке, которую дернули за шнурок, и упал навзничь, глаза у него остались открыты, словно он надеялся найти объяснение случившемуся на небесах.

— Давай занесем его в дом, ведь никто ничего не слышал, — предложила Грисельда, нагнулась, схватила мальчика за ноги и потянула через порог.

Тут я вспомнил, что выстрел на самом деле не произвел шума.

Мы втащили мальчика в прихожую. Я машинально сходил за мотороллером и, перешагнув через очередной труп, бросил его в коридоре, который вел в столовую. Мы потушили свет в квартире и вышли на улицу. Пока подруга запирала дверь, я сел в свою машину и завел двигатель. Присоединившись ко мне, Грисельда сказала, что взяла некоторые ювелирные украшения и паспорт на всякий случай.

Честно говоря, в этот момент меня вообще ничего не интересовало. Мной овладело ни с чем не сравнимое возбуждение, будто уровень адреналина превысил все мыслимые нормы, а напряжение зашкалило. Я вам еще не доложил, что с сорока лет страдаю гипертонией, отчего в критической ситуации у меня чертовски болит голова, подкатывает тошнота, начинается звон в ушах и, как ни странно, наступает эрекция. Не знаю, все это просто смешно, я чувствую себя отвратительно, а эта штука стоит, твердая, как бейсбольная бита. Подобное состояние, кажется, называется приапизмом и обычно бывает очень болезненным. Ну так вот, у меня в такой ситуации эрекция не вызывает боли, точнее, я ее не ощущаю, ибо думаю только о своем давлении и о страхе, который испытываю и который является чем-то вроде временного душевного расстройства, приводящего к инсульту.

Итак, ничто меня не интересовало. Именно поэтому я не стал задерживаться ни для того, чтобы спрятать трупы, ни для того, чтобы наделать других глупостей, это в кино убийца заметает следы настолько тщательно, что разоблачают его лишь по неизбежной оплошности. Нет, ни хрена меня полиция не пугала. Больше того, мне нравилось думать, что никто не усомнится в том, кто заварил всю эту кашу.

Зато Грис принесла в машину нож и кочергу.

— Пусть слегка потрудятся, — сказала она со смехом. — Пусть пошевелят мозгами, прежде чем принять окончательное решение.

— Для этих свиней, наверное, дело окажется слишком сложным, — поддержал я шутливый тон.

Мы тронулись спокойно, с нормальной скоростью, по направлению к моему дому.

Пекло ужасно, но мы предпочли ехать с открытыми окнами и кондиционером, включенным против правил на полную мощность. Нас не беспокоило то, что в барах, кафе и на тротуарах, как обычно, были люди. Народу в первый, а может быть, и в последний раз представилась возможность лицезреть нас вместе. Мы никогда нигде не показывались парочкой и знали, знали без сомнений: никакие сплетни о нас в городке не ходили. Нам доставлял особое наслаждение тот факт, что мы держали мир в неведении.

Посему я с удовольствием катил мимо «Кларка», мимо «Ла-Биелы», мимо «Нино» и прочих увеселительных заведений. Грисельда Антонутти с Альфредо Ромеро в машине последнего на глазах у почтенной публики. Пусть говорит, пусть распускает язык, пусть злословит.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я остановился у подъезда, попросил Грисельду подождать меня в машине и пошел к себе. Расскажу вам кое-что о доме, потому что он моя гордость. Это старый домище, из тех, которые до сих пор называют «сардельками». Я купил его несколько лет тому назад по дешевке у шведов Лундгренов, когда их родители и почти все дети умерли, а последняя родственница, одинокая Мария Луисита, решила обосноваться в Кордове. Тяжелые времена, когда здесь кишмя кишели военные и партизаны, игравшие в войну, прошли. Сейчас многие норовят перекроить историю, а для меня все сошло не так плохо. В те годы я развелся с Кристиной, второй женой, и переехал жить в провинцию Мисьонес. Мне хотелось убраться подальше от бардака, творившегося в стране, и Посадас оказался достаточно спокойным городком, где вполне можно было преуспеть. Там я прожил семь лет, занимаясь торговлей недвижимостью. А когда Антонио с Грисельдой и девочками, тогда еще маленькими, заехал ко мне, направляясь к водопадам, и предложил стать компаньоном, я согласился. В Посадасе и по сей день имеется отделение нашей фирмы.

Естественно, мы озаботились приобретением собственных домов. Так что когда Мария Луисита попросила нас заняться продажей большого старого особняка Лундгренов, я сразу понял открывшуюся перспективу. Цена, которую я ей порекомендовал, не превышала стоимости земельного участка под домом, но я объяснил, что рынок недвижимости переживает период депрессии. «Если хотите, — сказал я, — дам вам сразу семьдесят процентов наличными. С такими деньгами вы без проблем переберетесь на новое место, а я, так и быть, рискну, посмотрю, что можно сделать для вас в дальнейшем». Предложение ей показалось выгодным, а поскольку наши дела последнее время шли прекрасно, у меня была наготове необходимая сумма. Бумажные вопросы я уладил к личной выгоде, как обычно, с Сордо Реймунесом, старым секретарем нотариуса, хозяином половины Ресистенсии, с которым следовало считаться даже больше, чем с нотариусом, поскольку он был самым хитрым пройдохой в Чако и ближайших окрестностях. Короче, я проявил деловую смекалку в нужный момент.