Жар под золой - [44]

Я кивнул.

— Это хорошо. Я знаю, что мы можем на вас положиться во всех отношениях.

Тут я отважился спросить его, почему он стал пастором, именно он, с его необычными взглядами, непринужденными манерами, откровенностью в общении с людьми.

Его бакенбарды казались мне потешными.

Улыбнувшись, он поковырял в земле лопаткой...

— Не знаю, что вы понимаете под взглядами, господин Штайнгрубер, но пастор образца прошлого века давно мертв, тот пастор был подданным немецкого кайзера, потому что кайзер был и главою нашей церкви, как папа римский главою католиков, вы, как старый социал-демократ, хорошо это знаете... Да, много тому есть причин, господин Штайнгрубер: хотя бы та, что во время учебы у меня не было выбора, или та, что я родом из религиозной семьи, где Библия все еще почиталась книгой книг, или же потому, что у меня слепая сестра, — много наберется причин, но истинная, пожалуй, в том, что я считаю смерть серьезным делом, очень серьезным.

— Моя мать тоже всегда это говорила, а она не стала священнослужительницей, — сказал я.

И пастор пошел к воротам. Его талар[5] развевался на ветру.

* * *

В следующее воскресенье мы с Хелен поехали в Унну, расположенную в двадцати километрах от нашего города; послонялись по кварталу в районе Кенигсборн, где находился дом Обермана, хотели было вызвать его звонком, но, так и не решившись, повернули обратно.

Дома я отыскал его фамилию в телефонном справочнике — адрес совпадал, — снял трубку и набрал номер; Хелен стояла рядом, дрожа от волнения и не зная куда девать руки.

Его голос я узнал сразу.

— Извините, пожалуйста, это господин Оберман?

— Да, я Оберман. Кто говорит?

— Можно попросить Клаудию?

— Клаудию? Какую Клаудию, вы, наверно, ошиблись...

— Клаудию Штайнгрубер, — сказал я и весь напрягся.

— Вы меня с кем-то путаете, никакой Клаудии Штайнгрубер здесь нет.

— Вы живете на... — попытался я продолжить разговор.

— Послушайте, нет здесь Клаудии, и никакой Штайнгрубер я не знаю. Всего хорошего. — И он повесил трубку.

Вот и все. Теперь, конечно, мне нельзя показываться на глаза этому Оберману, иначе он что-нибудь заподозрит. Однако голос его звучал уверенно, отвечал он без колебаний.

— Что же будем делать? — спросил я жену.

Усевшись в гостиной, Хелен смотрела в окно.

— Надо пересадить сиреневый куст, — сказала она. — Он совсем открыт, при сильном ветре может сломаться, жалко сирень.

«Что с ней происходит? — подумал я. — Она говорит не то, что должна мне сказать».

Когда я сообщил ей о предложении пастора, никаких споров у нас не возникло. Хелен только посмотрела на меня недоверчиво и сказала:

— А не слишком ли ты молод для могилыцика? Я всегда представляла себе их древними старцами. Хотя уж не помню, когда была последний раз на кладбище... Что ж, лучше быть живым среди мертвых, чем мертвецом среди живых. — И немного погодя добавила: — В твоем возрасте ты мог бы еще строить небоскребы.

— Небоскребы строят только в Америке, — заметил я.

— У нас тоже, Лотар.

Вечером к нашему дому подъехал какой-то парень, позвонил и, когда я вышел, резко, даже угрюмо сказал:

— Я от Бальке. Он велел получить здесь три ящика.

Я отвел его в гараж и показал на ящики, стоявшие возле мопеда Клаудии.

Он поднял один.

— Черт возьми, ну и тяжелый. Что там?

— Спроси у Бальке.

Я подождал, пока он погрузился и уехал.

На его джинсовой куртке сзади был намалеван большой черный Железный крест.

* * *

К вилле Швингхаммеров вели две подъездные дороги: одна круто спускалась с Каммштрассе, другая серпантином поднималась от Тальштрассе, прижимаясь к склону, и с нее было далеко видно долину Рура. Старомодный, вычурно разукрашенный фасад виллы, спрятанной за густыми старыми буками, напоминал древний заколдованный замок, который в незапамятные времена был обитаем.

Как только Хелен назвала себя в микрофон переговорного устройства, створки ворот из легкого металла автоматически и почти бесшумно отворились.

Пожилая женщина — видимо, служанка — пригласила нас на террасу, где мы расположились под тентом на пестрых садовых стульчиках с мягкой обивкой. Молодая девушка принесла нам апельсиновый сок с печеньем и попросила обождать несколько минут, госпожа разговаривает как раз по телефону, господин Швингхаммер-старший еще у себя на заводе, но молодой господин уже выехал домой.

Хотя на первый взгляд казалось, что территориально вилла относится к городу Хагену или Шверте, впечатление это было обманчиво, земельный участок с виллой административно принадлежал району Дортмунда; вот благодаря чему Рупперт попал в ту гимназию, где училась Клаудия, и еще, вероятно, благодаря некоторому содействию своего отца, а все потому, что гимназия пользовалась хорошей репутацией.

Мы наслаждались прекрасным видом на долину, можно было подумать, что здесь предгорье Альп, а не сугубо индустриальный район.

Из долины Рура к холмам тянуло прохладой, на деревьях раздавался птичий гомон, опьяняюще пахли цветы, перед террасой радужным полукружьем пестрели высокие георгины.

Красивое мирное зрелище.

Фрау Швингхаммер я лишь мельком видел на выпускном вечере Клаудии; эта дородная женщина с веселыми глазами тепло поздоровалась и без всяких церемоний подсела к нам, словно мы с давних пор были здесь желанными гостями.