Жанна д’Арк - [55]

И вновь Жан Бопер, меняя тактику, заводит речь о мужской одежде. "Я вам уже на это отвечала". И добавляет: "И это записано в Пуатье". Таким образом, богословы, расспрашивавшие ее в первый раз и не нашедшие в ней "ничего, кроме добра", уже поднимали вопрос о мужском платье и не возвели это в преступление. Отметим, что об этой ставшей важной детали заговорили уже в начале марта. Ведь мы знаем; за неимением лучшего, судьи в конце концов превратят мужское платье Жанны в единственный "основательный" пункт обвинения. Жанна совершенно не думает о том, что против нее могут использовать то, чем она так дорожит, ее одеяние. А дорожит она им, "повинуясь своим голосам" и по другой, вполне понятной причине – ведь в тюрьме она находилась на своем ложе с закованными в цепи ногами.

На всех последующих вопросах лежит отпечаток того тайного умысла, который нейдет из умов судей, – уличить Жанну в колдовстве. На сей раз под подозрением окажутся флажок на пике и герб, принятые в армии Девой и теми, кто следовал за ней: "Окропила ли она их святой водой?… Прошли ли с полотнами вокруг алтаря или церкви, тем самым совершая религиозный ритуал, дабы они стали гербами?" Ответы, данные Жанной, послужили основанием для полных затаенной злобы воспоминаний проводившего допросы Жана Бопера, который скажет на процессе об отмене приговора:

"Она была очень хитра, полна хитрости, свойственной женщинам".

Более коварными могли бы быть вопросы о ребенке, которого Жанна вернула к жизни в Лани, чтобы его могли окрестить, или же вопросы, касающиеся Катрин из Ла-Рошели. Но в обоих случаях рассказ Жанны обезоруживающе простодушен. То же относится и к прыжку из башни Боревуара: суд особо отметил ответ: "Я предпочла бы отдать Богу душу, чем попасть в руки англичан".

При закрытых дверях

Открытые судебные заседания продолжались ровно одиннадцать дней.

Неделей позже, в субботу 10 марта, к большому изумлению Жанны, в комнату, где ее содержат в заключении, входит Пьер Кошон собственной персоной в сопровождении трех лиц, чьи имена уже неоднократно назывались среди заседателей: Никола Миди, Жерар Фёйэ, а также метр Жан де Ла Фонтен, которого тем временем епископ Бове назначил вести допросы вместо себя. Здесь же находились: секретарь суда Жан Массьё – личность знакомая, ибо он каждый раз провожал Жанну из тюрьмы в зал заседаний и обратно, и руанский каноник Жан Секар, церковный адвокат, впрочем довольно редко упоминаемый в протоколах допроса.

Никола Миди и Жерар Фёйэ были из числа шести богословов, специально направленных Парижским университетом для наблюдения за процессом; в поездке в Руан их сопровождал Жан де Ринель, агент короля Англии и муж племянницы Пьера Кошона Гийометт Бидо. Только Жан де Ла Фонтен, также университетский богослов, доктор искусств и лиценциат канонического права, определенно не являлся членом делегации.

Кошон, вероятно, предчувствовал, что Ла Фонтен – человек добросовестный: тщательно соблюдая процедуру допросов, он начнет испытывать кое-какие сомнения и даже, по свидетельству нотариуса Гийома Маншона, самолично отправится предупредить Жанну о том, что ее ждет "большая опасность", если она не заявит о своей покорности папе и Собору. Когда до епископа дошла весть об этой беседе, он "сильно разгневался", а Жан де Ла Фонтен, оценивая нежелательные последствия своего поступка, незаметно покинул Руан. Действительно, он прекращает вести допросы, и с 28 марта его имя полностью исчезает из протоколов.

Во время первого заседания при закрытых дверях Жан де Ла Фонтен сначала спрашивает Жанну, при каких обстоятельствах она была взята в плен, и о предупреждении, которое она могла бы получить по этому случаю от своих голосов:

"Если бы я знала час своего пленения, я бы пошла туда неохотно, тем не менее я бы выполнила повеление моих голосов, что бы ни случилось".

Жанна напоминает: ей всегда говорили, что она окажется в плену.

Жанну просят также уточнить, какими средствами она располагала: лошадьми и деньгами (от 10 000 до 12 000 экю). Упоминание Жанной о "знамении" королю повлечет за собой наполненный символами рассказ, к которому она впоследствии не раз вернется. Речь идет о некой притче, которая ей очень нравится: она приукрашивает ее от допроса к допросу на протяжении всего месяца. Первопричиной послужили вопросы, заданные 1 марта, когда Жанна упоминает о короне "в тысячу раз более богатой", чем та, которую король получил при миропомазании. Весь рассказ воспроизведен в статье 51 обвинительного акта фискалом Жаном д'Этивэ:

"Ангел дал знамение ее королю… Жанна поклялась святой Екатерине ничего не говорить о сем знамении… Ангел заверил ее короля, принеся ему корону, что тот получит с Божьей помощью все Королевство Франции полностью. Что до короны, то ее передали архиепископу Реймскому, принявшему ее собственноручно, он и вручил корону королю в присутствии Жанны… Ангел явился по воле Божьей… Он предстал пред королем, отвесил глубокий поклон, склонившись к его ногам…С ним были и другие ангелы, а также святая Екатерина и святая Маргарита, которые проследовали за ангелом в покои короля… Что до короны, то она была ниспослана Богом, и нет в мире ювелира, который смог бы сделать столь же великолепную драгоценную корону".