Жанна – Божья Дева - [56]

Стало быть, она родилась в начале 1412 или в 1411 г.

В своём письме герцогу Миланскому Филиппу-Марии Висконти от 21 июля 1429 г. Персеваль де’Буленвилье, «советник и камергер» Карла VII, пишет, что она родилась в этой деревне, на самой восточной границе королевства, «под Богоявление», т. е. 6 января; и добавляет, что по всей деревне петухи пели в эту ночь от зари до зари. Так ли это, в самом деле почувствовали что-то в эту зимнюю ночь священные птицы Афины Паллады, – Бог весть, и не это важно. Что же касается даты б января, то, я думаю, нет оснований сомневаться в её точности, поскольку её указывает один из приближённых Карла VII: дело происходит в XV веке – в классическую эпоху астрологии; в Пуатье её случай по поручению короля изучали диссиденты Сорбонны, последователи Пьера д’Айи, который был, кроме всего прочего, знаменитейшим астрологом своего времени; трудно подумать, что эти люди не заинтересовались её гороскопом и не приняли всех мер к установлению точной даты её рождения.

Тихая извилистая речка с островками, с водяными лилиями у тенистых берегов, – Мёз; широкая полоса заливных лугов, весной превращающаяся в сплошной белый, голубой и жёлтый ковёр (отсюда произошло, может быть, и название районного центра «Вокулёр» – от латинского valis coloris, «долина красок»); с обеих сторон окаймляющие долину плавно очерченные гряды холмов, покрытые дубовым и буковым, а местами и хвойным лесом, с виноградниками на склонах, и у их подножья несколько крошечных деревень, среди которых, на левом берегу, – Домреми. Под нежным пастельным небом простой и мягкий пейзаж очаровательно лёгок и чист: по счастью, он и сегодня почти не испорчен, только леса, всё ещё прекрасные и таинственные, стали теперь немного меньше, да места прежних виноградников заняли фруктовые сады. Об этой чистоте и об этом очаровании писалось не раз, и, подъезжая впервые к Домреми, я смутно боялся их не найти; но в действительности это даже более верно, чем можно вообразить: вполне почувствовать Жанну легче всего в Домреми. Здесь сама плоть мира кажется всюду эфирно-тонкой, точно готовящейся к своему преображению: и под ивами, отражающимися в прозрачной воде у моста между Максе и Гре, и у холодной струи («Крыжовникова ключа»), бьющей из-под камней среди яблонь чуть ниже дороги на Нефшато, и на лесной поляне на горе, где стоит Бермонская часовня. Река, луга и лесные холмы с их полной гаммой всех оттенков зелёного цвета, от неправдоподобно ярких до тёмных почти до черноты, составляют одно целое, совершенно законченное в своей гармоничности. Эту законченную гармонию даже Фридрих Зибург в своей когда-то нашумевшей книге «Gott in Frankreich» находил единственной и несравненной; но у Зибурга был тезис – представить Жанну хотя и прекрасной, но узко ограниченной национально, – и ради этого он не заметил, а может быть, и сознательно замолчал то, что составляет как раз исключительность пейзажа Домреми: это совершенно гармоническое целое закончено, но не замкнуто в себе; оно так устроено Господом Богом, что, в какую бы сторону ни пойти, перед глазами то и дело открывается даль, или вверх по речной долине на Нефшато, или вниз на Вокулёр, или в обе стороны одновременно. Сами цепи холмов, вырисовывающиеся одна за другой, уводят взор всё дальше и дальше, сливаясь в конце концов с небосводом. При солнце этот пейзаж, законченно-гармоничный и мягкий, как Жанна, и, как она, открытый на бесконечность, сияет, как девичье «смеющееся лицо», запоминавшееся всем современникам; но Домреми не менее прекрасно и в пасмурный октябрьский день, когда ставшие призрачными холмы не отличить от садящихся на них беловато-серых туч; всё та же гармония проникнута тогда бесконечной всемирной грустью, как «постоянно наполнявшиеся слезами» её глаза. Эта грусть бесконечна, но тиха и спокойна – тоже уже на грани преображения.

Отойдём на несколько вёрст, перейдём через мост за Куссе или завернём мимо леса по дороге на Бриксе: мы всё ещё в долине Мёза, отдельные элементы пейзажа те же, что в Домреми, но той гармонии в сочетании с теми далями больше нет. Они только там, с их прозрачной чистотой и с их тайной, только в этом единственном амфитеатре холмов, созданном для того, чтобы среди десятков поколений обыкновенных людей, один раз за тысячелетия, в нём выросла девочка, обещавшая Богу просто «сохранить в девственной чистоте тело и душу» и сдержавшая свой обет «как умела и как могла».

Идеал мира и правды, лежавший в основе французской монархии, никогда не ощущался сильнее, чем в этом пограничном краю. Впервые влияние французской монархии начало проникать сюда при св. Людовике, при обстоятельствах в высшей степени характерных. В 1268 г. лотарингские феодалы, вассалы Священной Империи, обратились к французскому королю-«миротворцу» за арбитражем для прекращения войны, которую они вели между собою. Как рассказывает Жуэнвиль, в Королевском совете высказывалось мнение, что лучше оставить «этих иностранцев» воевать и взаимно ослаблять друг друга. Но св. Людовик рассудил иначе: «Если соседние князья увидят, что я оставляю их воевать, они могут сговориться между собою и сказать: король оставляет нас воевать по лукавству. И тогда они могут из ненависти ко мне напасть на меня, и я могу проиграть, прогневив Бога, говорящего: блаженны миротворцы». Арбитражное решение было действительно вынесено и принято сторонами.