Жанна – Божья Дева - [33]

Рывки государственной машины то в одну сторону, то в другую, вызванные постоянным соперничеством между Людовиком Орлеанским и самым умным и предприимчивым из королевских дядей – Филиппом Бургундским, – неизбежно сказывались в первую очередь на наиболее запутанном и обострённом вопросе – церковном. Университет, вступивший в бой с орлеанистской политикой по этому вопросу неизбежно нашёл покровителя в герцоге Бургундском: во-первых, потому, что Филипп поддержал бы всякого, кто так или иначе оказался бы в конфликте с Людовиком Орлеанским, а во-вторых, потому, что во фландрских владениях Бургундского дома население было почти сплошь урбанистским и подчинение Авиньону в этом отношении представляло для Филиппа серьёзные неудобства. Связавшись с Бургундским домом по церковному вопросу, Университет начинает вмешиваться в борьбу за власть, ведущуюся вокруг больного короля.

Но такое вмешательство было логично и по существу. Университетское большинство начала XV века лишь продолжало то, что началось в XII 1-м: оно имело в руках диалектический метод, позволявший давать общеобязательные решения не только церковным, но и всем вопросам вообще. «В Париже Университет был в это время очень большой силой; университетские люди если брались за какое-нибудь дело, то считали, что непременно должны добиться своего, и хотели вмешиваться в дела папы, в королевское правление и вообще во всё», – пишет один из самых осведомлённых и проницательных хроникёров этой эпохи, «Беррийский Герольд». Университет продолжал сознавать себя носителем «интеллектуальной теократии», мозгом логически построенной централизованной церковной организации, долженствующей господствовать над миром, и один из виднейших университетских лидеров Жан Шюффар внушал жене Карла VI королеве Изабо, канцлером которой он был:

«Каждый король должен знать, кто лучшие клирики в его королевстве и в университетах, и должен их выдвигать… Каждый король должен иметь при себе лучших клириков, самых мудрых и сведущих, на которых он мог бы полагаться».

Не могу удержаться, чтобы не выписать у Ковиля несколько строк, очень ярко показывающих, как все вопросы решаются для этих «мудрых и сведущих» университетских клириков:

«Жизнь всех этих бакалавров, магистров, докторов и регентов проходит в аргументации, или, по освящённому выражению, в диспутах. Для получения степени бакалавра искусств начинали диспутировать перед Рождеством и продолжали в течение всего поста, иногда с такой страстностью, что дело едва не доходило до драки; на факультете искусств диспутировали каждый месяц, диспутировали в пансионах, диспутировали в коллежах, особенно в Наваррском и в Сорбонне, где эти упражнения продолжались даже во время каникул. Все имели одинаковые права, и каждый стремился вставить своё слово. И не было вопроса, который не стал бы предметом тяжёлых и длинных предложений, бесконечных учёных речей».

А затем по любому вопросу решение, диалектически найденное и «concorditer»[9] принятое Университетом, считалось уже обязательной нормой для всего мира: навязывая это решение в жизни, Университет «считал, что должен добиться своего». Если же «мудрые и сведущие клирики» наталкиваются на сопротивление, они прежде всего пускают в ход то оружие, которое им более всего доступно: создают и организуют общественное мнение. Нужно, кажется, дойти до XX века, чтобы найти примеры такой же срежиссированной тотальной пропаганды, как та, которая обрушивается на Францию, чтобы поставить в невозможное положение Людовика Орлеанского, его сторонников и друзей. Вот несколько примеров таких утверждений, которые ни один историк не может и никогда не мог принять всерьёз: герцог Орлеанский поддерживает Авиньон оттого, что с помощью авиньонского папы хочет низложить короля и сесть на его место; он замышляет покушение на жизнь дофина; чтобы погубить сына Филиппа Бургундского, Иоанна Неустрашимого, он во время крестового похода на Дунай извещал турок о движениях крестоносного войска и этим вызвал разгром под Никополем; он ночью взломал какую-то башню и унёс государственную казну. Тот, кто против университета, – исчадие ада, и не в переносном, а в самом буквальном и точном смысле слова. В 90-х годах XIV века именно Парижский университет своими учёными рассуждениями и их применением к текущей действительности больше, чем кто-либо, положил начало тому психозу колдовства, который после этого свирепствовал в Европе в течение полутораста лет. Герцогиня Орлеанская Валентина Висконти— единственный человек, действующий успокоительно на душевнобольного короля: про неё распускают слух, что это она заколдовала короля и вызвала его болезнь, а кроме того, пыталась отравить дофина. Слух этот вызывает такое волнение, что Валентине приходится покинуть двор. Про идеалиста чистейшей воды, набожнейшего Филиппа де Мезьера распускается слух, что он «с неким другим отступником» ночью выкапывал на кладбище труп и совершал волхования, чтобы накликать смерть на герцога Бургундского.

Через тридцать лет, когда политическая карьера Университета после моря пролитой крови будет наконец сломана чистейшей и правдивейшей девочкой, Университет, разумеется, пустит в ход всю свою диалектику, чтобы доказать, что она послана чёртом.