Жанна – Божья Дева - [173]

Этажом ниже – та же картина. Бопер, уже известный нам, став полукалекой после какой-то истории с разбойниками, получил от папы специальное разрешение получать оклады по должностям, которых он фактически не мог исполнять. Никола Миди, игравший на суде над Девушкой почти столь же значительную роль, заболев проказой, так же точно сохранил доходы от всех своих должностей.

За доходные церковные должности дерутся, их захватывают всеми возможными средствами. Луазелер, играющий на процессе едва ли не самую отвратительную роль, сидит с 1421 г. каноником в Руане благодаря тому, что захватил место Равено – политически ненадёжного члена капитула.

Уже в 1418 г. в Париже политическая неблагонадёжность послужила поводом для массовых экспроприаций в личную пользу победителей. Эта практика продолжается. В октябре 1420 г. бовезские каноники, как видно, не без некоторого сопротивления, «изъявили готовность подчиниться повелениям Св. Престола» и «возблагодарить Всевышнего» за назначение к ним Кошона, но один из деканов не пожелал присутствовать при въезде нового епископа; Кошон немедленно конфисковал его доходы. Зато он потянул за собой своих людей. В последующие годы какая-то доходная церковная должность в Бове оказалась вакантной после смерти его собственного брата и была им передана его служителю Жилю де Ла-Фоссу. А его главным подручным на суде над Девушкой, прокурором трибунала, окажется Эстиве, его каноник из Бове, которого все свидетели описывают как бесчестного и наглого подхалима.

Через два года после мученичества Жанны Жан Жувенель дез-Юрсен, став преемником Кошона на епископской кафедре в Бове, горько жаловался арманьякским Генеральным Штатам, думая, вероятно, в первую очередь о своём предшественнике:

«Где те архиепископы, епископы, прелаты и иные церковные люди, которые жили бы так, как повелели святые Соборы и каноны? Где слышны их молитвы за бедный народ, о прекращении народных несчастий? Стоит возникнуть бандам, как они станут сами бандитами, будут плодить ещё большее размежевание, будут путаться в денежные дела, захотят получать от короля великие пенсии, иметь через него великие доходы, которые им следовало бы обращать на общественное благо… Ты, церковный человек, что ты пристаёшь к женщине, молящейся Богу перед алтарём? Даже язычники ставили жрецами только людей целомудренных… Церковные люди должны творить милостыню и заботиться о бедных, а не ухищряться о собственном обогащении. Но боюсь, что мало теперь таких».

Нужно сказать со всей ясностью: в этом англо-бургиньонском клире, вскормленном бургиньонским Университетом, есть террористический дух, которого, безусловно, нет в буржском королевстве, и в нём нет той моральной опрятности, которая всё же присуща арманьякскому клиру, вышедшему в большинстве своём из школы Жерсона. «Ругань, драки, ношение оружия, истории с похищенными девицами и наложницами, кражи, хищения – вот что мы находим почти повсеместно, в Бове, в Париже, в Руане», – пишет Шампьон, как никто изучивший этот мир. Прокурор Кошона в Бове Никола де Паси вступает в драку с архидиаконом из-за какой-то женщины дурного поведения и в дальнейшем садится в тюрьму за ряд скандальных историй. Священник Массье, исполняющий на суде над Девушкой обязанности судебного пристава, в дальнейшем попадает под суд за оскорбление общественной нравственности.

Арманьякские клирики жерсоновского толка были способны на жертву. Многие из них погибли в революцию 1418 г.; те, которые спаслись в Пуатье, зачастую отказывались от доходов и мест, чтобы не изменять своей «линии». Они были галликанами и сторонниками Собора – и остались такими навсегда; они были патриотами и монархистами – и всегда оставались патриотами и монархистами. Англо-бургиньонские университетские клирики, торжественно заявлявшие Святой Жанне, что они суть (буквально) «светочи всяческой науки», держались возвещённой ими истины ровно до того момента, когда успех окончательно и явно склонился на противоположную сторону. Тогда они все, почти без исключения, перебежали на сторону национальной монархии— благо монархия, восстановленная Святой Жанной, никогда не сводила счётов ни с кем и никого не преследовала ни за какое прошлое.

Тома Курсельский на процессе 1431 г. был в числе шести официальных делегатов Университета, ходил почти на все заседания, был одним из четырёх человек, голосовавших за пытку, затем вместе со всеми голосовал за осуждение и за смерть. В 1456 г. на процессе Реабилитации он вообще ничего припомнить не мог. В промежутке он через четыре года после смерти Девушки на Аррасском конгрессе переметнулся на сторону национальной монархии и потянул за собой Университет, стал канцлером Университета, принял непосредственное участие во всей церковной политике восстановленной монархии, громил на Соборе папство, под конец жизни ещё раз «сменил вехи» и примирился со Св. Престолом, несколько времени прожил даже при дворе папы Николая V и умер в почёте и богатстве, успев ещё произнести надгробную речь на похоронах Карла VII. Энеа-Сильвио Пикколомини о нём писал: «Исключительный по учёности богослов… муж, по своему знанию достойный преклонения и любви, скромный в то же время и полный сдержанности, никогда не поднимавший глаз от земли, как некто, не желающий быть замеченным». Энеа-Сильвио Пикколомини мог, впрочем, из некоторого внутреннего сродства особо понимать Тома Курсельского. Сам он был одним из вождей соборного движения – до того момента, когда стал папой Пием II, после чего окончательно осудил учение о первенстве Собора: «Отвергните Энеа, Пия примите».