Жан-Малыш с острова Гваделупа - [70]

Просыпался он сам не свой, тело казалось чужим, а в воздухе витал запах пепла. Он с благодарностью вспоминал голос друга, звавший его в лесу, с каждым разом голос этот становился отчетливей, тверже, вокруг него начали проступать знакомые черты маленького, сморщенного, как старая груша, лица старого Эсеба. Как-то раз, открыв глаза, Жан-Малыш увидел, что деревья продолжают с грохотом рушиться на него. Потом лес исчез, он прислушался, и ему показалось, что кто-то настойчиво стучит в дверь, по-стариковски что-то бубня при этом себе под нос. Наконец, словно выкарабкавшись из глубокого подземелья, наш герой поднялся на ноги и неуверенно шагнул к двери, припадая на крылья всякий раз, как под ним подкашивались ноги; один за другим послышались три слабых удара, и кто-то тихо, но четко произнес по-креольски: «Эй, парень, в какую это крысиную нору тебя занесло, а?»

Это был тот самый голос, что он слышал в океане, а потом в лесу, — проникновенный и мягкий, отмеченный той едва уловимой торжественностью, которая так отличает говор любящих покрасоваться стариков Лог-Зомби. Жан-Малыш спокойно распахнул дверь, и лунный свет упал на плечи старого-престарого, седовласого человека со сморщенным, как сушеная груша, лицом. Прошли века, а одет он был по-прежнему, точь-в-точь как в последний раз, среди развалин Верхнего плато: широкие штаны, домотканая рубаха, огромная сумка из грубой кожи на боку и вечная широкополая, ниспадавшая до плеч соломенная шляпа; источенные клещами ноги его были босы, а кожа, обтягивавшая кости, блестела, как у живого…

Умудренный опытом бесконечно долгой жизни, Жан-Малыш сразу заметил, что человек этот стоит не на лестничной площадке, нет, здесь его не было; образ старика витал в другом мире, скорее всего в его сознании; и, посмотрев на видение, он улыбнулся своему безумию и со вздохом прошептал, обращаясь к самому себе:

— Ну что, Эсеб, старый упрямый проныра, решил навестить меня во сне?

3

Призрак легко скользнул в комнату, и, опасаясь, что он вдруг исчезнет как дым, Жан-Малыш поспешно захлопнул дверь. Он вспомнил о своем первом детском впечатлении от этого человека, когда тот показался ему неприкаянным духом, блуждающим между небом и землей. С минуту Эсеб испуганно взирал на него, будто и хотел, и боялся его узнать, потом он отвернулся, окинул взглядом запыленную, заросшую паутиной комнатушку и наконец насмешливо проговорил:

— Почему ты мне не открывал? Ну и молодежь пошла, никакого почтения к моим сединам!

— Молодежь? — горько вскричал Жан-Малыш.

Услышав этот возглас, призрак повернулся к Жану-Малышу, устремив на него задумчиво-удивленный, полный снисхождения взор, будто перед ним стоял прежний мальчик, юноша, стройный и гибкий, как побег бамбука, с блестящей гладкой кожей; он провел холодной как лед, скрюченной ладонью по серебряным вискам нашего героя и промолвил глухо и скорбно:

— Мальчик мой, сколько же тебе, по-твоему, лет?

После этих слов, всколыхнувших прошлое, лицо Эсеба подобрело, будто он и впрямь видел перед собой не старика, а ребенка. Потом он вдруг сразу посуровел, нахмурил брови, темные крылья его носа дрогнули, будто он учуял что-то неладное; лицо его застыло, и он холодно произнес:

— От тебя вроде бы веет тленом?

Жан-Малыш весело отозвался на этот нелепый вопрос:

— А чем же еще должно веять от усопшего, отец мой, чем же еще?

— А ты уверен, что усоп?

Жан-Малыш залился таким веселым, таким искренним смехом, что видению впору было бы сгинуть, отправиться туда, откуда явилось, однако оно как ни в чем не бывало заговорило вновь:

— Я бы тебе поверил, сын мой, но, может статься, ты говоришь так по неведению, не зная толком, что есть жизнь, а что — смерть?

— А как же величать, по-вашему, того, кто сходит в могилу? Кавалером, спешащим на танцы, так, что ли?

— Послушай, не хотел бы тебе льстить, но мне никогда не приходилось видеть такого цветущего мертвеца. И если я чую этот чертов смрад, я в то же время слышу и запах жизни, запах свежести, спрятанной под гнилью; так какому же запаху верить, я тебя спрашиваю, скажи, просвети меня, темного!

— Сперва ответьте мне на один вопрос, а потом я скажу все, что знаю: не обижайтесь, отец мой, но вы мне часом не мерещитесь?

В глазах колдуна мелькнул веселый огонек, и Жан-Малыш опять с удивлением почувствовал, что на него смотрят как на юнца, которым он когда-то был, во время оно, до своего падения в звездное небо Африки, а вовсе не как на человека весьма преклонных лет.

— Раз ты решил, что я тебе мерещусь, то, боюсь, тебя, полоумного, уже не разубедишь. Видишь ли, — продолжал Эсеб вдруг дрогнувшим голосом, — мы уже потеряли всякую надежду, когда несколько недель назад услышали твой крик…

— Мой крик? — удивился Жан-Малыш.

— Может, у тебя это зовется пением? Тогда, прости, мы услышали, как ты пел, далеко-далеко, на широкой реке, где-то в самом сердце Африки. Голос был совсем слабый и все время менял место: из пресной воды выплыл в соленую, а потом настал день, когда мы услышали его совсем отчетливо, и исходил он из Франции. Тогда я пустился на поиски и сначала искал тебя в Париже, а ты знаешь, что такое Париж?