Жаклин Кеннеди. Американская королева - [18]

Летом 1947 года юная Джеки покидала монашескую атмосферу Фармингтона, чтобы стать нимфой в Центральном парке. В школьном ежегоднике под рубрикой «Цель» она написала: «Ни за что не стану домохозяйкой».

3 Воспитание нимфы

Умение приспосабливаться к окружающей обстановке не только знаменует эволюционное развитие, но и обнаруживает практическую философию, до которой еще нужно дорасти. К счастью, для тебя процесс адаптации оказался далеко не трудным…

Из письма деда, Джона Верну Бувье, к Джеки

В середине января 1948 года, в разгар нью-йоркской зимы, Джеки сидела у гроба деда в знакомой гостиной на Парк-авеню. Последние полтора года Майор медленно угасал от рака простаты. Диагноз ему не сообщали, и он находил утешение, читая и перечитывая любимые книги Маколея и Шекспира. Джеки последний раз видела деда в относительно добром здравии на его восемьдесят втором дне рождения в Ласате 14 августа 1947 года. Об этой встрече она, вероятно, вспоминала впоследствии с некоторым стыдом: ей не хотелось покидать веселый Ньюпорт, ведь это был сезон ее светского дебюта, но Черный Джек все-таки увез дочь, желая снискать расположение умирающего отца. При виде смерти Джеки не испытала потрясения: «Я сидела у гроба и смотрела на деда – в темно-синем костюме, со сложенными на груди руками. Раньше я не видела покойников и стыдилась, что это зрелище не произвело на меня более глубокого впечатления».

Шокировало ее другое: тетушки Бувье и отец еще до похорон Майора начали цапаться из-за наследства. «Как хорошо, что он не видел, как вели себя его дети». Когда кто-то из рабочих пришел попрощаться и принес к гробу скромный букет фиалок, одна из теток спрятала его под снопом гладиолусов. Потом, оставшись в одиночестве, Джеки вытащила букетик и положила в гроб, причем так, чтобы те, кто станет закрывать крышку, не увидели его. Это был протест против претенциозности.

К разочарованию наследников, выяснилось, что из унаследованного в 1935 году состояния в 1,3 миллиона долларов старик промотал куда больше, чем они думали. В промежутке с 1935-го по 1948-й пропали 400 000 долларов, и оставил он 800 000, треть которых ушла на налоги. Львиная доля досталась близнецам, Мод и Мишель, – четверть миллиона долларов плюс Ласата и Уайлдмур. Черный Джек, первоначально вычеркнутый из завещания, благодаря своим стараниям в августе предыдущего года получил-таки 100 000 долларов плюс освобождение от огромного долга. Старшая Эди, так и не отказавшаяся от образа жизни, который отец не одобрял, получила всего 65 000 в доверительном управлении. Своей любовнице Майор отписал 35 000 и по 3000 – Джеки и Ли. Без малого через год близнецам пришлось выставить Ласату на торги, и в апреле 1950-го поместье было продано.

Стремительный упадок семейного благосостояния стал для Джеки иллюстрацией (если она в таковой нуждалась) шаткости финансового благополучия и важности денег. Для нее Бувье уже стали историей. Пять месяцев назад она начала в Ньюпорте свое большое плавание как дебютантка, появившись впервые на званом чаепитии с танцами в Хаммерсмите, по случаю крестин единокровного братишки, пятимесячного Джеймса Ли Окинклосса. На приеме присутствовали три сотни гостей. Газета «Newport Daily News» писала, что проходил он с пяти до семи вечера под аккомпанемент Клиффорда Холла, постоянного пианиста из клуба Клембейк. Первый официальный бал Джеки и еще одной дебютантки, Роуз Гроувенор, состоялся 16 августа 1947 года в клубе Клембейк; как и на свадьбе ее родителей, играл джаз-оркестр под управлением Мейера Дэвиса. Обе девушки были в белых платьях, с традиционной ниткой жемчуга на шее; четырнадцатилетняя Ли появилась в расшитом стразами розовом платье без бретелей – решила затмить старшую сестру.

На самом деле это был не первый выход Джеки в свет. Сверстницы относились к ней с прохладцей. Присцилла Джонсон Макмиллан вспоминала: «Я услышала о Джеки Бувье от ее соседки по комнате, Сью Нортон. А увидела впервые на одной из лонг-айлендских вечеринок, кажется в июне 1946-го: заметила Джеки в мраморном холле, когда она выходила из дамской комнаты. Мне было известно, что, в отличие от нас, ей шестнадцать (нам уже исполнилось семнадцать) и она начала выезжать. На мой взгляд, Джеки была слишком хорошо одета. Она выглядела весьма стильно, а мы еще этому не научились». Одна из балтиморских девушек, чьи родители летом отдыхали в Ньюпорте, рассказывала: «Я слышала массу историй от ровесниц Джеки, которые дебютировали в свете в одно время с нею, они считали, что она чересчур эффектна и ведет себя с другими девушками вызывающе».

В воспоминаниях сверстниц о Джеки снова и снова звучит «другая, отличная от всех»: «Помню, как впервые увидела ее на балу. Она спускалась по лестнице в изумрудном платье без бретелей, с кринолином. У меня прямо дыхание перехватило, настолько Джеки казалась царственной, настолько отличалась от всех нас. Что-то в ней просто вызывало восхищение. Никогда не забуду ту минуту».

Джеки выстроила между собой и окружающим миром стену сдержанности, не допуская в свою жизнь нежеланных людей. Кое-кто из ньюпортских ровесников считал ее робкой и отчужденной, этакой недосягаемой принцессой из замка на холме. На вопрос, пользовалась ли Джеки популярностью на вечеринках, Колумб О’Доннел, свидетель первых ее появлений в свете, ответил: «Ну, она была немного высокомерной, вовсе не подросток, а очень серьезная молодая девушка, очень умная и, не в пример многим девушкам в Ньюпорте, не слишком интересовалась мальчиками. По-моему, ее больше интересовали книги, семейные ценности, а не всякая ерунда вроде беготни по свиданиям». Окинклоссовский кузен Кэмпбелл Джеймс вспоминал, что как-то раз ему пришлось во время танцев сидеть с Джеки, потому что ей, видите ли, захотелось обсудить Сартра. «Порой я бы предпочел поменьше серьезности и побольше веселья».