Жакерия - [18]

Оборотень. Надо бы залучить его.

Брат Жан. Чуть только свистнет первая стрела, Рено будет с нами. Много ль у тебя народу?

Оборотень. Семьдесят два человека всего-навсего, но каждый стоит десятка ваших. Это сущие дьяволы.

Брат Жан. Я полагаюсь на твой выбор. Значит, Франк, друг мой, ты теперь наш. Но для большей верности присягни на этом распятии.

Оборотень(пятясь). Ну, ну, отец! Я больше не клянусь распятием. Какой я к черту христианин?

Брат Жан. Как! Что ты сказал, негодяй?

Оборотень. Да пусть сожжет меня антонов огонь, я больше не верю в то, во что верят сеньоры. Только пресвятой деве я еще поклоняюсь[52].

Брат Жан. Хоть этим утешил. Мне теперь некогда наставлять тебя на путь истины. Дай мне слово и поклянись чем хочешь.

Оборотень. Вот вам моя рука, дайте вашу. Эта клятва стоит всякой другой, не правда ли?

Брат Жан. Я тебе верю. Ты скоро обо мне услышишь, а потом я приду с моими друзьями к вам в лес держать совет.

Оборотень. Всегда к вашим услугам. Прощайте!

Расходятся.

КАРТИНА ДЕСЯТАЯ

Дорога близ замковых рвов. Ночь.

Пьер(один, в крестьянском платье). Мне хочется еще раз взглянуть на эти старые башни!.. Я мужик, она знатная дама! Безумец! Как я мог вообразить?.. Как смел поднять глаза на ту, чьей руки добиваются самые могущественные бароны?.. А ее слова — они еще звучат в моих ушах... я принимал их за слова любви... Она говорила со мной, как могла бы говорить со своей собачонкой... А кошелек... она дала мне его только потому, что в нем было золото... И если мое присутствие не стесняло ее, хотя она покраснела бы, оказавшись наедине с дворянином[53], то лишь потому, что в ее глазах я что-то вроде животного... Я для нее меньше, чем собака... я мужик... Ах, это слово жжет мне сердце!.. Я хотел бы стереть с лица земли всех, кто носит золоченые шпоры. А барон де Монтрёйль! Проклятие! Счастливец! Небо осыпало его своими милостями! Он знатен... Он будет ее мужем... Он дворянин, рыцарь, у него родовое знамя, а я — я мужик... Он дворянин... Но я покрепче его держусь в седле, и если бы мы устремились друг на друга с копьями наперевес, то я сумел бы всадить ему копье под забрало[54]. На турнире он имеет право сражаться, чтобы быть вышибленным из седла, а мне — мне отказано даже в праве побеждать[55]. Он — Монтрёйль! Вот так рыцарь! Не умеет ни читать, ни писать, знает толк в лошадях и больше ни в чем... А я владею искусством трубадуров, но я — мужик! Силы небесные! Почему он не стоит сейчас передо мной?

Появляется брат Жан.

Брат Жан. Эй! Кто там размахивает руками?

Пьер. Судя по голосу, это отец Жан.

Брат Жан. Это ты, Пьер? Что ты тут делаешь в такой поздний час?

Пьер. Проклинаю свою судьбу, отца, породившего меня, и небо, по воле которого я создан мужиком.

Брат Жан. Многие страдают не меньше тебя, Пьер. Но те, кто посильнее духом, не обвиняют небо, а лишь просят его помочь им.

Пьер. Моему горю помочь нельзя. Меня прогнали из замка.

Брат Жан. Так это, по-твоему, горе? Ты перестанешь быть слугою, и только.

Пьер. Я думал, что могу быть счастливым в этом замке.

Брат Жан. Чем же ты провинился?

Пьер. Я проклинаю те знания, которые вы дали мне! Я возгордился; я забыл, что я отверженный, что я пес. Я объяснился в любви молодой госпоже из замка.

Брат Жан. Пресвятая дева! Да ведь это — ужасное преступление!

Пьер. Меня прогнали, завтра я должен быть за чертой баронских владений.

Брат Жан. А этот увалень, которого зовут бароном де Монтрёйль, женится на дочери д'Апремона.

Пьер. О, не говорите мне этого!

Брат Жан. А разве ты не знаешь?

Пьер. Знаю. Но когда я об этом слышу, мне хочется поджечь замок.

Брат Жан. Это лучше, чем улепетывать, как жалкий плут.

Пьер(помолчав). К чему об этом мечтать?

Брат Жан. Кто тебе сказал, что это только мечты?

Пьер. У мужиков сердца из грязи. Они никогда не осмелятся поднять голову, чтобы потребовать у господ ответа за жестокости, которые они от них терпят.

Брат Жан. Я слыхал, однако, будто нашлось несколько смельчаков: они поняли наконец, что могут избавиться от своих господ силой, и уже готовятся к этому.

Пьер. Что вы говорите?

Брат Жан. Если бы все крепостные этой баронии взялись за оружие, если б замок загорелся и Монтрёйлю проломили голову, а Изабелла оказалась в твоих руках, — как ты думаешь, сказала бы она тебе тогда: «Убирайся прочь, мужик!»?

Пьер. У меня кровь закипает от ваших слов!

Брат Жан. Дворяне пришли к нам с королем Франком[56]. Они победили наших предков, потому что были в кованых железных доспехах и лошади их были в латах[57]. Они нас поработили... Но если мы возьмемся за оружие и, в свою очередь, нападем на них, то как, по-твоему: разве мы не сумеем доказать, что наша старая галльская кровь не хуже их крови?

Пьер. Да, клянусь святым Георгием! Мы сумели бы им это доказать!

Брат Жан, Ну что же, присоединишься ты к тем, кто отважится на этот благородный подвиг?

Пьер. Присоединюсь ли я? Располагайте моей жизнью, моей душой! Но почему вы со мной об этом заговорили?

Брат Жан. Все это легко может осуществиться. И кто знает: не станет ли Изабелла д'Апремон женой Пьера Ламброна?

Пьер. Но, ради святого Лёфруа, скажите мне, как это может статься?