Жак Деррида в Москве: деконструкция путешествия - [44]

(34) «Московский дневник» Вальтера Беньямина занимает особое место среди его сохранившихся девятнадцати автобиографических текстов, большинство из которых было написано во время поездок. Он не только самый обстоятельный, но единственный среди них, имеющий форму дневника. Издатель «Московского дневника» Гэри Смит пишет: «Беньямин никогда не вел дневник подолгу. Размеры этого текста, вероятно, объясняются взятым им на себя обязательством написать эссе о Москве для издаваемого Мартином Бубером журнала „Die Kreatur“. Почти каждая запись в дневнике содержит материал, который позднее в переработанной форме вошел либо в эссе „Москва“, либо в одно из эссе о советской культурной жизни, которые он опубликовал после своего возвращения… Мы читаем „Дневник“ как палимпсест» (Moscow Diary // October. — Winter 1985. — № 35. — Р. 137).

На языке оригинала «Московский дневник» был опубликован только в 1980 году (Benjamin Walter. Moskauer Tagebuch. — Frankfurt: Suhrkamp, 1980; позднее дневник вошел в 6-й том «Собрания сочинений» В. Беньямина, опубликованный тем же издательством в 1985 году). Он был опубликован сразу после смерти его главной героини, Аси Лацис (1891–1979).

(35) «Мое изложение будет свободно от какой бы то ни было теории. Надеюсь, что таким образом мне удастся дать возможность самому тварному (сотворенному, the creatural) [здесь также явная аллюзия на название буберовского журнала „Die Kreatur“. — М. Р.] сказать за себя: в той мере, в какой мне удалось понять и передать тот необычный, вводящий в заблуждение язык, который громко раскатывается в совершенно измененной, как вибрирующая маска (resounding mask), среде. Я намереваюсь дать описание Москвы в настоящий момент, когда „любая эмпирия уже есть теория“, и тем самым воздержаться от абстрактной дедукции, прогнозов и в определенных пределах даже от суждения. Я абсолютно убежден, что в данном случае этого нельзя сделать на основе „данных“ из духовной сферы; тут нужны факты из области экономики, которые, даже в России, в достаточной мере поняты лишь немногими. Современная Москва в схематической форме содержит в себе всю гамму возможностей и прежде всего возможность того, что Революция победит или же потерпит поражение. В любом случае результат будет непредсказуем, и картина окажется весьма отличной от любого программного наброска будущего. Контуры этого в настоящее время грубо и отчетливо проглядывают сквозь людей и их среду обитания» (цитируется по предисловию Гершома Шолема к: Moscow Diary // October. — № 35. — Р. 6–7) [выделено Ж. Деррида].

(36) Эссе Вальтера Беньямина «Москва», написанное по мотивам «Московского дневника», было опубликовано в «Die Kreatur» № 2 за 1927 год (S. 71-101). Другие его статьи о России — «К положению в русском киноискусстве», «Политические группировки русских писателей» — вышли в журнале «Literarische Welt» в том же 1927 году.

(37) «Я собираюсь дать описание Москвы в настоящий момент, когда „любая эмпирия уже есть теория“, и тем самым воздержаться от абстрактной дедукции, прогнозов, в определенных пределах даже от суждения. Я абсолютно убежден, что этого…» (Moscow Diary; см. сн. 35)

(38) «…Я абсолютно убежден, что этого в данном случае нельзя сделать на основе „данных“ из духовной сферы; тут нужны факты из области экономики, которые, даже в самой России, в достаточной мере поняты лишь немногими» (Ibid.; см. сн. 35).

(39) «…Те, с кем у него там были отношения (почти все без исключения евреи, безразлично, догадывался он об этом или нет), принадлежали к кругам политической и художественной оппозиции» (Ibid. — Р. 7).

(40) «Вечером мы с Рейхом долго беседовали о моей работе писателя и о том, какую форму ей предстоит принять в будущем. У него было мнение, что я склонен писать слишком интенсивно (belabor). В этой связи он сделал весьма проницательное замечание: в великой литературе пропорция между общим числом предложений и теми из них, которые содержат особо емкие, афористические формулировки, была приблизительно один к тридцати, тогда как в моем случае соотношение скорее один к двум. Все это верно (…). Но я не мог с ним согласиться, когда речь зашла об идеях, которые были сформулированы еще в моей ранней статье „Язык как таковой и человеческий язык“ (1916, опубликована посмертно — М. Р.) и которые я никогда не ставил под сомнение. Я сослался на полярно противоположные [тенденции], которые заключает в себе любая единица языка: она является экспрессивной и коммуникативной одновременно. Это имело прямое отношение к предмету нашей дискуссии, „деструкции языка“ как тенденции современной русской литературы. На самом деле развитие коммуникативной стороны за счет всего остального неизбежно приводит к деструкции языка. Противоположный путь, когда в абсолют возводится экспрессивная сторона [языка], ведет к мистическому молчанию. Мне представляется, что в настоящее время доминирует коммуникативная направленность. Но в той или иной форме всегда необходим компромисс. Я согласился с тем, что как автор оказался [теперь] в критической ситуации. Я сказал ему, что не вижу здесь никаких возможностей для себя (no way out): простых убеждений и абстрактных решений здесь недостаточно, только конкретные задачи и вовлеченность (challenges) могут помочь мне выйти из тупика. Тут он напомнил мне о моих эссе о городах. Это подействовало на меня ободряюще, я стал с большей уверенностью думать об описании Москвы» (Ibid. — Р. 46–47; выделено Деррида).